— Я должен задержать Вас, сударыня. — немного нервно заявил ночной гость.

— На каком же основании? — безумно хотелось спать. Просто нечеловечески.

— По подозрению в государственном преступлении. — а как глазки-то меня буравят.

— Помилуйте, Федор Андреевич, ночь на дворе, какие преступления, а тем более государственные, я могу совершать? — ветер пронизывает даже вглубь костей.

— Вы имели преступный умысел против Государя!

И вот надо мне было лезть со своим языком?

— Ни разу в жизни.

— Откуда Вам было известно, что Государь скончается?

— Да Вы что?! — вот-вот, изумления и горя побольше и перекреститься неплохо. — Какая трагедия!

— Но Вы знали!

— Понятия не имела, Федор Андреевич. Просто предположила, что за несколько дней Вы найдете лучший объект для изучения, чем я. По пятницам сюда новая партия паломников приезжает, поэтому есть шанс, что кто-то попадется куда более близкий вам по роду деятельности. — и глазками хлоп-хлоп.

— Я Вам не верю.

— Ваше право. Но рассудите сами — задержите Вы меня, рапорт напишете, где сообщите, что приставали к скорбящей вдове, а когда она предложила поискать более серьезных преступников, обвинили в государственной измене. С меня-то спрос маленький, а Вы — государственный служащий, таким глупости по должности совершать не стоит. — да, глумлюсь. Но у меня появилась идея.

— Не выезжайте из города без уведомления полиции.

— И Вам доброй ночи. — пожелала я удаляющейся спине. И пальчиком помахала. Средним.

— Вы, Федор Андреевич, велели уведомлять о моих перемещениях. Так вот, я уезжаю завтра. — и в ответ на недоуменно приподнятую бровь — К свекру моему, Николаю Владимировичу.

— С чего такая внезапная поездка, Ваше Сиятельство? — язвительно осведомился он.

— Скоро у моего покойного супруга день Ангела. Я хотела бы провести это время с семьей.

— Графиня, именины Вашего супруга — несколько раз в месяц. И Вы не один из этих дней провели здесь. — он ухмылялся мне в лицо. Хам.

— Петр Николаевич говорил мне именно об этом дне. И я проведу его на его могиле.

— Хорошо, мы сопроводим Вас в Вашем путешествии.

— Извольте, сударь.

И ведь сопроводил.

Как оказалось, прямого железнодорожного сообщения между Суздалем и Вичугой не было. Я провела два незабываемых дня в почтовой карете. Тут недавно была критика в адрес семейной повозки Татищевых? Все ложь и грязные инсинуации — то был СВ с лошадью.

Радует, что господин Фохт сам не стал утруждаться поездкой, а препоручил меня заботам пожилого дядьки с пышными до неестественности усами и бакенбардами, тот, должно быть, еще декабристов застал. Зато было кому мой сундук таскать. Я уже почти научилась без слов намекать людям, что мне, маленькой хрупкой вдове, требуется помощь.

До ворот поместья сопровождал, старый черт, еще и язвил, что не встречают дорогую родственницу.

Вичуга, действительно, встретила меня холодно и мрачно. Окна светились только в людской, но камердинер Николая Владимировича быстро сориентировался, прибежали лакеи, разгрузили мои вещи, а меня препроводили в библиотеку.

— Здравствуйте, Николай Владимирович! Я прошу прощения за столь поздний и внезапный визит…

Свекор был затянут в черное, и был ли тут только траур по нелюбимому сыну, или еще и по Императору — Бог весть.

— Сударыня? Не ожидал Вас увидеть… столь быстро…

— Ах, papa, это ужасное стечение обстоятельств. Я бы не стала Вас тревожить без должных оснований…

— Неужели деньги закончились? — изогнул породистую бровь родственник.

— Ну что Вы такое говорите. Я не трогала наследство практически. — надулась я. — Ко мне приходил жандармский чин и выспрашивал о знакомствах Петеньки. Неоднократно приходил. Я сказала, что проведу День Ангела Петеньки на его могиле.

— Так у него же летом?

— А что я еще могла сказать, Николай Владимирович? Вы — достойнейший член общества, дворянин, офицер, серьезный мужчина. Вас не тронут. А над беззащитной вдовой…. - и тут я залилась горькими слезами обиды. Меня до смерти утомила поездка, были неприятны эти придирки дурацкие. И, как бы ни хотелось забыть Вичугу навеки, придется потерпеть.

— Вы помните имя этого чиновника? — граф смотрел на меня со смесью жалости и недоверия.

— Фохт. Федор Андреевич. — я всхлипнула. — Он однажды был у нас в гостях, в тот вечер, когда я выгнала Петиных гостей. Этих самых.

— Фохт? Что-то же я слышал о нем….. - он походил по кабинету. — Бумаги все уничтожены?

— Я оставила нашу переписку, Ваши письма и счета… Иначе странно бы выглядело.

— А Вы, сударыня, умнее, чем хотите казаться. — с легким одобрением заметил мужчина.

— Стараюсь, Ваше Сиятельство. Рядом с Вами трудно соответствовать, но я учусь.

Он усмехнулся.

— Идите спать, ученица.

И вновь потянулись дни вязкие, как кисель. Холодные трапезы в огромном зале, отчужденность родственников и прислуги, прогулки на кладбище. От одиночества или еще по какой причине я начала беседовать с покойным мужем. При жизни планы и проекты с ним не обсуждала, а тут гляди — уже и жестикулирую, отстаивая собственную правоту.

Недели через полторы мне снова назначили аудиенцию.

— Сударыня, Вас больше не будет обременять интерес этого господина. Можете возвращаться.

— Есть ли что-то, что мне нужно знать?

— Сударыня уверена, что хочет забивать этим свою очаровательную головку?

— О, Ваше Сиятельство, для Ваших рассказов там всегда есть место.

Федор Андреевич Фохт имел прелюбопытнейшую семейную историю. Дед его, Иван Федорович, родился ровно сто лет назад. Подобно прочим наследникам мелкопоместных дворян пошел в армию, дослужился до штабс-капитана, и в 1824 от большого ума и неуемной тяги к социальным контактам вступил в Южное общество. Дальнейшая судьба его оказалась немного предсказуема, и осужденный по VIII разряду[2], наш герой прибыл в Курган, где страдал от цинги, туберкулеза и костоеда. Что мне особенно импонирует — промышлял содержанием аптеки и врачебной практикой (к чему такие глупости, как профильное образование? Человек без видеоуроков на YouTube исхитрился освоить медицину. Наш парень). Характер имел непростой и обидчивый — будучи обвиненным в поджоге оправдываться не стал, следователям хамил, а когда хлопотами друзей был освобожден, еще и перестал общаться с ранее дружественным к нему губернатором Горчаковым. Когда Высочайшим повелением некоторым декабристам было разрешено отправиться рядовыми на Кавказ (сохраняя шанс на возвращение дворянства воинскими заслугами), состояние его здоровья пришло уже в полнейший упадок, и в феврале 1842 года он был похоронен все в том же Кургане.