В этом свидетельстве, исходящем от очень осведомленного человека, мы не только не находим подтверждение версии испытания Жанны и опознания дофина, но и вообще не обнаруживаем ничего, что говорило бы о впечатлении, которое она произвела на Карла. Аудиенция в изображении Гокура носила сугубо официальный характер: дофин выслушал Жанну и отправил под надзор. Еще более краткими были показания второго очевидца аудиенции, Реньо Тьерри: «Я видел Жанну, когда она предстала перед королем в Шиноне, и слышал, как она сказала, что ее послал бог к благородному дофину, чтобы снять осаду с Орлеана и повести короля в Реймс для коронации и миропомазания» (D, I, 330).
Но гораздо важнее, конечно, что версия об испытании не находит подтверждения в показаниях самой Жанны. О трехстах рыцарях и небесном свете она говорила на четвертом публичном допросе 27 февраля. А несколькими днями раньше на втором допросе (22 февраля) она так описывала свою первую встречу с Карлом: «Когда я вошла в палату, где находился король, то узнала его среди прочих по совету моего голоса, который указал мне на него. Я сказала королю, что хотела бы пойти на войну с англичанами» (Т, I, 51).
Заметим, что на этом же допросе она только что уже ссылалась на «голос», который помог ей в аналогичной ситуации: «Когда я пришла в Вокулер, то сразу же узнала Робера де Бодрикура, хотя никогда прежде его не видела. А узнала его потому, что мне сказал об этом голос» (Т, I, 49). Утверждая, что она узнала короля по совету «голоса» (так же, как и Бодрикура, «опознать» которого в вокулерском замке было, конечно, совсем нетрудно), Жанна в то же время ничего не говорит о том, что ее пытались обмануть, что кто-то выдавал себя за дофина и т. д., хотя вряд ли можно сомневаться в том, что если бы ее действительно подвергли такому испытанию, она не преминула бы сказать об этом на суде.
Трудно также представить, чтобы в инсценировке испытания мог участвовать Карл VII — этот, по словам его новейшего биографа, «церемонный король» (100а, 194). Французский двор, когда там появилась Жанна, был еще полупризнанным и, стало быть, особенно этикетным. Прятаться среди придворных, роняя свое достоинство, было не в характере Карла.
И еще одно соображение. Согласно традиционной версии, смысл испытания Жанны заключался в том, чтобы выяснить, сможет ли она опознать истинного государя. Но ведь в таком случае испытанию подвергалась, в сущности, не столько Жанна, сколько сам дофин. А если бы «посланница неба» его не опознала? Немедленно усилились бы толки, что он претендует на трон не по праву. Одной мысли о возможности такого исхода аудиенции было достаточно, чтобы Карл отказался от замысла испытания, если он даже у него и возник.
Мы присоединяемся к тем исследователям, которые считают традиционный рассказ об испытании легендой. По мнению К. Дезама, эту «басню» пустила в ход молва, когда под впечатлением от французских успехов начал распространяться миф о Жанне (44, 120). Если верить показаниям руанского купца Жана Моро на процессе реабилитации, уже весной 1429 г. слухи о чудесном опознании дофина достигли столицы оккупированной Нормандии; Жан Моро узнал об этом от двух заезжих торговцев медной посудой (D, I, 462). Тогда же, по свидетельству ремесленника Юссона Леметра, заговорили об опознании и на родине Жанны (D, I, 468). Наконец, версия троекратного испытания, попавшая на страницы ларошельской хроники, также есть не что иное, как слух, обработанный по стереотипам фольклорного мышления. Трудно сказать, возникали ли эти слухи спонтанно или же целенаправленно распространялись «карлистской» пропагандой, но разошлись они во всяком случае очень широко — как территориально, так и в социальном плане: о необыкновенных обстоятельствах «свидания в Шиноне» говорили в разных краях Франции купцы, ремесленники и крестьяне. Легенда об опознании дофина делала одновременно два дела: творила образ Жанны-Девы и укрепляла представление о Карле — законном наследнике французского престола. В том же направлении работала и легенда о «королевском секрете». Многие современники (но не очевидцы) «свидания в Шиноне» утверждали, что после того, как Дева чудесным образом опознала короля, он отвел ее в сторону и они о чем-то долго говорили. Утверждали, будто именно тогда она убедила его в божественном характере своей миссии, раскрыв секрет, который был ведом лишь богу и королю.
Сама Жанна отказывалась сообщать судьям какие-либо подробности; она была глубочайшим образом убеждена в том, что между ней и королем существует мистическая связь и все, что касалось короля, относилось к заповедному миру ее «откровений».
«Голоса мне велели сказать о неких вещах королю, а не вам»; «откровения, которые мне были, касаются короля Франции, а не тех, кто о них спрашивает»; «что же до откровений, которые относятся к королю, я ничего не скажу вам об этом без разрешения голосов» (Т, I, 60, 69, 72) — такие и подобные ответы слышали судьи, когда речь заходила о «королевском секрете». Вот, например, характерный диалог, состоявшийся 1 марта 1431 г. на пятом публичном допросе: «Спрошенная, какой знак она подала своему королю, чтобы показать, что явилась к нему от бога, отвечала: „Я вам все время повторяю, что этого вы не вырвете из моих уст. Спросите у него самого“.
Спрошенная, разве она не поклялась говорить обо всем, что относится к процессу, отвечала: „Я уже вам однажды сказала, что не буду говорить о том, что имеет отношение к королю; но о том, что относится к процессу и вере, я отвечу“.
Спрошенная, какой знак она подала королю, отвечала: „Этого вы от меня не узнаете“.
Тогда ей было сказано, что это относится к процессу.
Отвечала: „Я бы вам охотно рассказала об этом, но я обещала крепко хранить секрет и поэтому не скажу ничего. Я обещала это в таком месте, что не могу сказать вам что-либо без клятвопреступления“.
Спрошенная, кому она это обещала, отвечала, что святой Екатерине и святой Маргарите, о чем известно королю» (Т, I, 88).
Из слов Жанны явствует, что под «секретом» (или «знамением») она разумела откровения, о которых говорила королю — и никому другому. Однако ничто в ее показаниях не указывает на то, что она говорила об этом уже на первой их встрече. Очевидцы аудиенции также не упоминают о каком-либо секретном разговоре.
Более того, судя по некоторым данным, Карл впервые выслушал «секрет» Жанны значительно позже — после того как она выдержала трехнедельный «экзамен» в Пуатье. Именно так освещает этот момент очень осведомленный современник — королевский секретарь Ален Шартье в послании, написанном сразу же после коронации Карла (17 июля 1429 г.) и адресованном кому-то из европейских государей. Это одно из наиболее ранних документальных свидетельств о Жанне, появившееся на свет в дни ее величайшего триумфа, исходящее из прекрасно информированного источника и излагающее официальную точку зрения французского правительства. В то же время это яркое литературное произведение (Ален Шартье был, как известно, выдающимся писателем), прославляющее подвиги Жанны (см. ниже, с. 160).
Разумеется, Шартье видит в Жанне орудие божественного провидения, Деву, посланную небом для спасения Французского королевства. Тем не менее первую встречу Жанны с дофином он описывает в весьма сдержанном тоне. По его словам, король, узнав о замысле Девы, поступил как мудрый государь. Он решил «ни отринуть ее, ни привлечь прежде, чем не будет выяснено, кто она такая, несет ли добро или зло, притворство или истину, красоту или уродство; на этом экзамене Дева должна была вступить в поединок с ученнейшими мужами». И только после того, как она вышла с честью из труднейшего испытания, король, осведомленный о мудрости ее ответов и твердости в вере, повелел ей явиться к нему и выслушал ее речи. «Никто не знает, что она ему сказала, — пишет Шартье, — однако все видели, что король был полон радости, как будто на него снизошел святой дух» (Q, V, 133).
Послание Шартье рассматривается обычно в историографии как произведение изящной словесности; Шартье — писатель заслоняет в глазах историков Шартье — королевского секретаря. Но бесспорные литературные достоинства эпистолы вовсе не мешают ей оставаться ценным документальным свидетельством. Из этого послания ясно видно, что дофин впервые говорил с Жанной наедине, уже располагая благоприятным заключением авторитетных богословов, т. е. в конце марта. В свете этих данных становится понятным и молчание очевидцев «свидания в Шиноне», и странное, на первый взгляд, отсутствие упоминаний о «королевском секрете» в связи с первой аудиенцией в материалах руанского процесса.