…Позади была железная клетка, в которой ее держали первое время в Руане, в подвале королевского Буврейского замка. Потом, когда начались допросы, ее перевели в камеру. Пятеро английских солдат стерегли ее круглые сутки, а на ночь приковывали к стене ной цепью: боялись, что «ведьма» ускользнет.

…Позади были изнурительные допросы — вначале публичные, а потом, когда судьи начали опасаться, что ее ответы могут произвести благоприятное впечатление на публику, тайные, прямо в камере. Каждый раз на нее обрушивались десятки вопросов. Ловушки подстерегали ее па каждом шагу. Ее нередко втягивали в такие богословские дебри, где легко мог бы заблудиться и опытный теолог.

С безмятежным цинизмом говорили об этом спустя четверть века, на процессе реабилитации, сами члены трибунала. Секретарь суда Гильом Маншон: «Жанну изнуряли многочисленными и разнообразными вопросами. Почти каждый день по утрам происходили допросы, которые продолжались по три-четыре часа. И очень часто из того, что Жанна говорила утром, извлекали материал для трудных и каверзных вопросов, по которым ее допрашивали еще два-три часа после полудня» (D, I, 421). Асессор трибунала каноник Ришар де Круше: «Я припоминаю, как однажды аббат Фекама сказал мне, что и великий ученый с трудом ответил бы на те вопросы, которые ей задавали» (D, I, 229). Помощник инквизитора Изамбар де Ла Пьер: «Жанна была молоденькой девушкой — лет девятнадцати или около того, наделенной светлым умом, и она очень осмотрительно отвечала на труднейшие вопросы» (D, I, 223).

Какое чудовищное неравенство сил! Сто тридцать два члена трибунала: кардинал, епископы, профессора теологии, ученые аббаты, монахи и священники… И юная девушка, которая, по ее собственным словам, «не знает ни а, ни б». Она должна вести с ними поединок — одна, в плену, без совета и помощи.

… Позади были те два дня в конце марта, когда ее ознакомили с обвинительным заключением. В семидесяти статьях перечислял прокурор преступные деяния, речи и помыслы подсудимой, восполняя по мере надобности отсутствие весомых улик передержками и измышлениями. По его мнению, «сия женщина Жанна, обычно именуемая Девой», была колдуньей, чародейкой, идолопоклонницей, лжепророчицей, заклинательницей злых духов, осквернительницей святынь, смутьянкой, раскольницей и еретичкой. Она предавалась черной магии, злоумышляла против единства церкви, богохульствовала, проливала потоки крови, обольщала государей и народы, требовала, чтобы ей воздавались божественные почести (Т, I, 191, 192).

Но, нагромождая одну небылицу на другую, заполняя страницы обвинительного заключения нелепостями и клеветой, переплетая откровенную ложь с полуправдой, прокурор упустил из виду одно чрезвычайно важное обстоятельство.

Он не учел, с каким противником имеет дело, не принял во внимание интеллект и характер подсудимой — живой ум, прекрасную память, умение моментально схватывать существо дела, поразительную способность мобилизовать в критические минуты все свои душевные силы.

Она отводила одно обвинение за другим. Но с отдельными статьями обвинительного акта была согласна — полностью или частично. Только иначе объясняла свои слова и поступки. Так бывало, когда прокурор касался ее военной деятельности. Да, она действительно взялась за неженский труд, но ведь «на женскую работу всегда найдется много других». Неверно, будто она была врагом: мира. Она и письменно, и через послов просила герцога Бургундского помириться с ее королем. «Что же касается англичан, то мир с ними будет заключен лишь после того, как они уберутся к себе в Англию». Ее обвиняют в том, что, присвоив права военачальника, она стала во главе 16-тысячного войска? Что же, «если она и была военачальником, то только для того, чтобы бить англичан» (Т, I, 213, 216, 217, 263).

Двухдневное чтение обвинительного акта закончилось поражением прокурора. Судьи убедились, что составленный ими документ никуда не годится, и заменили его другим.

Второй вариант обвинительного заключения содержал только двенадцать статей. Отсеялось второстепенное, осталось самое главное: «голоса и видения», мужской костюм, «дерево фей», обольщение короля и отказ подчиниться воинствующей церкви, т. е. фактически признать право этого трибунала судить ее.

Трибунал разослал «Двенадцать статей» для экспертизы многочисленным богословам и знатокам канонического права. И только один человек ничего не знал о содержании обвинительного акта: сама подсудимая.

…Позади были требования отречься, «милосердные увещевания», угрозы пыток. «Вы можете вывернуть все члены и даже убить меня, но и тогда я не скажу ничего другого. А если и скажу, то потом не перестану повторять, что вы вырвали эти слова силой» (Т, I, 348). От пытки решили отказаться, «дабы не дать повода для клеветы на образцово проведенный процесс» (Т, I, 351).

И вот теперь «образцовый процесс» подходил к концу. Оставалось вынести приговор…

Темой проповеди метр Эрар взял текст из евангелия от Иоанна: «ветвь не может приносить плода сама собой, если не будет на лозе». Он торжественно развил эту тему, подчеркнув, что своими многочисленными заблуждениями и пагубными деяниями подсудимая поставила себя вне церкви — истинного вертограда божьего, насаженного рукой Христа: «Перед тобой сидят судьи, которые много раз убеждали и просили тебя передать свои слова и поступки определению нашей святой матери церкви, доказав, что среди этих слов и поступков есть многое, чего, по мнению клириков, не следовало бы ни говорить, ни поддерживать». — «Я вам отвечу. Что касается подчинения церкви, то я просила судей отослать моо дело в Рим, на суд святому отцу-папе, которому я вручаю себя, — первому после бога. Что же касается моих слов и поступков, то в них не повинен ни король, ни кто-либо другой. А если в них и было что дурное, то в ответе за это только я» (Т, I, 387).

Это была просьба об апелляции — если не формально, то по существу. Просьба передать дело на суд папы была с точки зрения канонического права вполне законной, и если бы трибунал придерживался правовых норм, то он был бы обязан отложить вынесение приговора, рассмотреть просьбу обвиняемой и сообщить ей Свое мотивированное решение. Но Жанне заявили, что папа находится слишком далеко и что каждый епископ является полновластным судьей в своей епархии. Затем ей трижды предложили отречься. И трижды она отвечала отказом.

Кошон начал читать приговор. Он читал медленно и громко и прочел уже большую часть, когда произошло то, чего так нетерпеливо ждали постановщики этого трагического спектакля. Прервав епископа на полуслове, Жанна закричала, что она согласна принять все, что соблаговолят постановить судьи и церковь, и подчиниться во всем их воле и приговору. «Тогда же, — сказано в протоколе, — на виду у великого множества клириков и мирян она произнесла формулу отречения, следуя тексту составленной по-французски грамоты, каковую грамоту собственноручно подписала» (Т, I, 389).

Жанна произнесла слова покаяния, и ожидавший ее смертный приговор заменили другим, который судьи заготовили заранее, рассчитывая на то, что обвиняемая отречется. В нем говорилось, что суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения. «Но так как ты тяжко согрешила против бога и святой церкви, то мы осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния, дабы там, оценив наше милосердие и умеренность, ты оплакивала бы содеянное тобою и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась» (Т, I, 393).

Огласив приговор, Кошон распорядился увести осужденную в Буврейский замок. Инквизиционный процесс по делу о впадении в ересь «некой женщины Жанны, обычно именуемой Девой», закончился.

Почему Жанна отреклась? Что заставило смириться девушку, которая выдержала многомесячную неравную борьбу со своими судьями? На этот вопрос ответила сама Жанна: страх перед костром.

До сих пор ее поддерживали не только исключительная сила духа и естественный оптимизм юности, отвергающий самую мысль о возможности близкой смерти, ее поддерживала также вера в свою счастливую судьбу. Эту веру Жанна черпала из собственного короткого, но богатого жизненного опыта. Ее судьба и впрямь была необыкновенной. В 17 (семнадцать!) лет она достигла того, о чем мечтала, осуществив самые, казалось бы, несбыточные планы. И именно поэтому она была уверена, что бог, избравший ее орудием своей воли, не допустит, чтобы она погибла, не завершив того, для чего была призвана. Она твердо верила в свое спасение, верила до самого последнего момента.