Носитель выдающихся талантов потупился, покраснел и был бы рад оказаться сейчас в любой шахте, но не под буравящим взором статского советника. Сам же Тюхтяев имел к нему несколько вопросов относительно нюансов современной живописи, особенно маслом, и особенно натурщиц в розовых перьях. Сияющая модель нырнула под руку жениха.

— Могли бы и не торопиться. — он старательно демонстрировал спокойствие.

— Могла. — она с нежностью посмотрела на него, коснулась губами щеки, распространяя аромат шоколада и шампанского. — Но я предпочитаю проводить время в лучшей компании.

Как только уселись в экипаж, она стянула с рук перчатки и попыталась отогреть его щеки, потом фыркнула и перебралась на колени. Губами это получилось куда быстрее — к порогу самого уютного здания Климова переулка он уже был горячее печки.

Но и там не оставила в покое. Влетев в дом отправила в кабинет, приказала затопить камин, а сама скрылась на первом этаже. Через четверть часа вернулась с бокалом непойми чего.

— Глинтвейн. — это оказалась адская смесь из вина, лимона, меда, перца и чего-то еще, что щедрая графиня добавила. Но холод сразу прошел — ну а что в горле пожар, так это мелочи. Она заняла соседнее кресло.

— Вы же понимаете, что я… — непонятно в чем она хочет оправдаться. Да, приревновал к молодости художника, к таланту, но в ней-то ни на минуту не сомневался.

— Понимаю. Я бы ждал столько, сколько Вы захотели.

Она смотрит на него со смесью удивления и радости. И еще кое-чего, что вот прямо сейчас воплощает его самые темные фантазии: перебравшись на колени, жарко целует и шепчет совершенно невообразимое. Синие воланы укутали их обоих, поэтому руки касаются не только ткани, так что аргументация у нее сильнее. А ему остаётся только повторять «Девяносто четыре дня».

— У Вас же столько знакомых, самых разнообразных. — горячий шепот в ухо сводит с ума, особенно когда язычок скользит по кромке ушной раковины.

— Ммм. — соглашается он, исследуя рисунок ее чулка.

— Может среди малость оступившихся есть и священники, готовые в любое время дня… — рука скользит по его груди, забираясь под жилет. — или ночи, обвенчать две стремящиеся в лоно брака души.

Он даже руки отпустил. Она предлагает ему сбежать для тайного венчания? Совсем дитя все же.

— Доброй ночи. — он целует ее голову и уходит, покуда она не договорилась с менее законопослушной стороной его натуры.

Но побег… Интересное было бы дело. Побег в ночи, маленькая церквушка, полупьяный священник — трезвый-то жандармского чиновника венчать тайком не решиться. Романтичная она под всей своей энергией и современным мышлением.

Третьего ноября, в четверг, как раз в день Ангела Ольги Александровны, Татищеву устраивали прием, на котором и планировалось объявить о помолвке Ксении и статского советника Тюхтяева. С утра он так интенсивно поработал, что помощники начали по самой большой дуге обходить его кабинет. После обеда еще выдал несколько ценных указаний, после чего и остальным жизнь медом не показалась. Особенно косился надворный советник Фохт, который уже несколько недель пребывал в состоянии перманентной угрюмости, словно у него Тюхтяев лично денег занял и не отдает. Но в последнее время было не до чужих обид, так что и эту отмел.

Дома нарядился в парадный мундир, причесался. Да не так уж и стар — всего сорок семь. При известном везении сможет прожить еще лет двадцать-двадцать пять.

Зачеркнул очередной квадратик. Осталось семьдесят дней.

Закрутился, конечно, едва успел к назначенному часу. Огромный букет белых роз для именинницы и корзинка с фруктами в шоколаде для невесты. Фамильная татищевская карета медленно ползла по переулку.

— Ксения! — вот не хватало в такой день разминуться. Легко, как в юности, перемахнул через бортик экипажа, распахнул дверцу кареты и обнаружил ее — удивительно красивую, с новой высокой прической, украшенной серебристыми лентами. Лицо чуть-чуть подкрашено, но ее это не делает вульгарной — просто глаза кажутся больше, а губы четче. Он обнимает ее, берет за руки. Раз так сияет, то точно не передумала.

— Вы сегодня прекраснее, чем всегда. — и это его будущая жена.

— Это потому, что я счастлива. — карета чуть покачивается и только этим можно объяснить, что их толкает в объятья друг к другу, превращая весь путь до Моховой в безумный поцелуй, после которого не то что на бал, на люди вообще идти не хочется.

— Может, угоним карету и махнем на Каменный остров? — озвучивает она его фантазию и смеется. За эти чересчур короткие минуты уже перебралась на его колени и ненавязчиво пыталась расстегнуть пальто.

Он тоскливо оглядывается — только что миновали Симеоновский мост.

— Поздно. — и вновь тонет в ней.

Оба замечают, что приехали, только когда карета останавливается и кучер с намеком стучит по крыше.

Еще пара секунд этих сияющих глаз, но дверца вдруг распахивается и черноглазая, высокая, юная, похожая на Ксению, женщина бросает камень с криком.

— Сатрап!

Еще в полете он понял, что это не камень, что за спиной — самое дорогое в мире существо, а вся вечность вместе только что закончилась.

Он успел оттолкнуть невесту назад, выбросить бомбу наружу, а та отлетела под днище кареты и закрыть собой свое второе сердце. Прости, милая, Бог свидетель, я хотел по-другому. И не видел, но точно знал, как снегопадом осыпаются лепестки роз на осколки его счастья. Вот тебе, девочка, и белая свадьба.