Может, что и изменилось, но с зимы она не ощущала себя ниже пупка. Хоть кулаком бей — пусто. И под крестом — так же.

Похоронить мужа было сложнее, чем пережить насилие. Удавленника не принимала церковная земля и лишь за золотой червонец удалось сговориться с могильщиком, чтобы вырыл могилу неподалеку от дома. Теперь она ежедневно могла навещать его, минуя осуждающие взгляды деревенских. И поначалу это казалось облегчением, равно как и то, что все сударушки-подруженьки разом забыли дорожку к ее жилью, но потом накатила тоска, волчья, отчаянная тоска.

Без мужа оказалось еще хуже, чем под его горьким взглядом. И боль только толкала дальше в яму отчаяния.

Кто такой Д. Кустов я поняла не сразу, хотя обратный адрес как бы намекал. Что такого могло случиться, если Фрол с Антуаном (или уже не с ним) были тут не первый месяц, я даже не представляла, но вряд ли Данилка бы так шутил.

Поехала налегке — с одним чемоданом, ридикюлем и Устей. Та стоически воспринимала необходимость путешествий, а после Крита вообще стала более любознательной, и порой я ловила ее за чтением.

Поступила на этот раз красиво, по-барски, взяв извозчика и отправившись к самому респектабельному отелю города — гостинице Зейферта, «России». Чуть улыбнулась, вспомнив, как восхищалась еще пару-тройку лет назад роскошными дамами и господами, выходившими из этих апартаментов. В мои двадцать она уже сгорела и мрачным остовом под маскировочной сеткой вздымалась над центром города.

На встречу с Данилой отправилась незамедлительно, как только разместились. Это был мой четвертый приезд в Саратов, если считать две транспортировки из другого мира, но сейчас я поймала себя на мысли, что совсем отвыкла от него. Когда-то, еще до замужества, это был целый мир, которого мне вполне хватало. А теперь, после всех приключений и войны, все выглядело маленьким, наивным и бесконечно беззащитным перед натиском истории.

Мимо лавки Фрола, где уже поменяли вывеску, я прошла с упавшим сердцем — скучала все-таки по тому наивному и простому периоду.

Фабрика купца Калачева облагородила пункт моего прибытия. Теперь там не было заколоченных окон, напротив — стекла сияли в солнечном свете. Ни души не было вокруг, но судя по аккуратно прибранному двору и следах повозок — дело шло на лад.

Я поднялась на крыльцо и потянула тяжелую дверь. Сразу за ней на меня обрушился гомон голосов — швеи пели, переговаривались, туда-сюда носили короба с материалами и готовыми пакетами. Я поймала за руку совсем юную остроглазую девочку с мышиного цвета косой.

— Голубушка, где бы управляющего найти?

— Данилу Петровича-то? Так в конторе он. — и махнула рукой в сторону длинного полутемного коридора.

Я дошла до самого конца, прежде чем обнаружила приоткрытую дверь.

— Данила Петрович, Вы уж и до отчества доросли? — ехидно спросила у быстро возмужавшего владельца стола.

Тот мигом сбросил маску серьезности.

— КсеньЛяксандровна! — взмыл над столешницей. Вытянулся, что твоя оглобля.

Мы обнялись, и я снова почувствовала тоску по тому, что ушло. Как будто здесь прошло мое детство, а яркая взрослая жизнь, пусть и оказавшаяся столь жестокой — отгородила от людей, вытянувших меня в самые безысходные времена.

— Какой ты стал, Данька, красавчик. Настоящий джентльмен.

— Стараюсь. — Он даже чуть покраснел. — Хозяйство-то большое. Вы с Фрол Матвеичем когда все это задумали, я не верил, что выйдет, а вот как обернулось.

Он, безумно гордый собой, показал мне оба этажа, заполненных опрятно одетыми женщинами, короба с готовой продукцией и пару подростков, подписывающих почтовые карточки. Неплохо.

— Как матушка твоя, довольна?

— Да! — расцвел Данила. — теперь не ходит полы мыть, домом занимается.

— Данила, я тебя, конечно, очень рада повидать, можешь и сам ко мне приезжать, если захочется на столицу посмотреть. Но что такого срочного случилось?

Он стукнул себя по лбу.

— Зарапортовался совсем. Вы же просили сообщить, если кто к Вам или Фрол Матвеевичу с Вашим рекомендательным письмом явится.

Что-то душно в комнате.

— Да, конечно.

— На той неделе барыня пришла в лавку. Солидная такая. На Вас похожа. Ей там сказали, что Фрол Матвеич уехал, и я за него.

Я, похоже, белела лицом и синела ногтями.

— Сомлели? — он протянул мне чашку с водой. — В общем, я с ней потолковал, письмо Ваше видел, почерк узнал. Она с дочерью и с вещами, только одеты по-иностранному и почти без денег, вроде.

— Где? — каркнула я.

— Я разумею, — прошептал он мне на ухо, — что у них бумаг нету. Поэтому пока тут поселил. На чердаке. Чтоб не видал никто.

— Данила, я всегда знала, что ты далеко пойдешь с таким умом и предприимчивостью. — проговорила я, чуть опираясь на стол. — Пошли.

На чердак я поднималась по темной лестнице с воодушевляющей пустотой в голове. Если родня меня решила навестить, как я им скажу, что это билет в один конец?

Толкнула окрашенную белилами дверь и оказалась на пыльном чердаке. Где-то в глубине белели два тюфяка, на которых свернулись женские фигурки, одна из которых тут же вскинулась на звук, а вторая так и осталась неподвижной.

— Мама?

— Ксюша, я уже и надеяться перестала. — вполовину исхудавшая женщина в длинной юбке и широкой черной рубашке бросилась на шею.

Ее черные густые волосы оказались щедро прорежены сединой, чего я точно помнила, раньше не было. У нас в роду женщины седеют только от стрессов. Что с ними произошло?

Я только кивнула в сторону безжизненной коротко стриженой спутницы.

— Беда у нас, Ксюша.

Люся успела поработать в клинике пластической хирургии, причем не косметической, а такой, настоящей пластики, когда из ничего восстанавливается лицо. Или делается совершенно другое. В свое время она с ума сходила от возможностей трансформации внешности, так что своим делом увлеклась всерьез. И так уж вышло, что не смогла отказаться от заманчивого предложения поработать в частном порядке. Не ведущим хирургом, нет, кто ординатору-второгодке доверит новое лицо делать. Сейчас бы голову свернуть хирургу, который ее на это подписал, но у того давно налажена бесперебойная поставка дров под сковородку.

Изначально намеченное омоложение оказалось на практике полной реконструкцией лица после взрыва детонировавшей раньше времени бомбы, предназначенной пассажирскому самолету. Три месяца, проведенные в незабываемых полутюремных условиях под контролем людей с автоматами, позволили Люсе научиться двум вещам — выхаживанию пациента в походных условиях и медитации, ибо ничем другим страх смерти не заглушался. Когда пациент полностью поверил в успех лечения, хирурга расстреляли тут же, а у Люси началась совершенно немедицинская карьера.

Их взяли на границе с Киргизией и долго делили между государствами. Позже потерпевшая стала обвиняемой и еще несколько раз сменила этот статус в зависимости от политической обстановки, актуального следователя и запросов адвоката. Папу Сережу вызвали к руководству еще в самом начале этой тягомотины, высказали официальное мнение насчет секс-джихада дочери полковника полиции и тот не нашел ничего лучшего, чем пустить пулю в висок из табельного оружия. Бедная мама разрывалась между лечением дочери после этой поездки, арестами и похоронами. Пришлось опустошить заначки, продать и родительскую и мою машины, дачу. Как-то раз, когда Люську выпустили под залог нашей старой квартиры, они ночевали на моей кровати и мама приняла историческое во всех отношениях решение.

— Я нашла твой дорожный список, немного вот расширила — она кивнула на четыре гигантских чемодана.

А я не могла отвести взгляда от совершенно безжизненной Люськи. Той самой егозы, которая планомерно отравляла мне всю сознательную жизнь больше не было. Девушка бессмысленно смотрела в потолок, не обращая на меня особого внимания.