Квартирка тесная, но чистая. В передней на вешалке дорогие пальто, модные ботинки у порога. Я даже не стесняюсь производимого шума — КАМАЗы тоже не дергаются, если задевают ветки. По свету в тонкой щели под дверью нахожу спальню. А вот тут уютненько, не по-спартански, как у Тюхтяева — бордовые обои на стенах, широкое ложе. Массивный подсвечник, тяжелые бархатные шторы. Вот их-то мы и задернем от греха.

— Вы? Здесь? — в глазах доктора мелькнуло что-то такое горячее, маскулинное, но тут же споткнулось о две мрачных тени за моей спиной.

Он подскочил на кровати — в только входящей в моду пижаме, близоруко щурящийся, испуганный. Правильно боишься, эту встречу ты запомнишь на всю оставшуюся жизнь.

— Поговорить зашла, Павел Георгиевич. — я включила улыбку психопата. — у нас такая ночь интересная будет, Вы даже не представляете!

Я нарядилась ради этой встречи в черно-бордовый туалет, вызывающий тревожные ассоциации, хотя других это сочетание возбуждает, и наш клиент, видимо из таких. Это заметно по взгляду, которым он обшаривает мою фигуру, останавливаясь на груди, по движениям пальцев рук — он возбужден куда сильнее, чем испуган. Но, пожалуй, с сегодняшнего вечера у него сменятся сексуальные фантазии.

— Дружим мы давно, а вот так, по-свойски, пока и не общались как-то. — огляделась и устроилась в ногах постели. Очень неприлично, как и весь этот визит, но я еще не решила окончательно, кто и что запомнит об этой встрече, и сможет ли потом поведать о своих открытиях.

Сутягин продолжал пожирать меня взглядом, при этом пытаясь как-то сохранить чувство собственного достоинства, поэтому выпрямил спину и теперь сидел на подушке. А я рядом — идиллия просто. Улыбнулась еще шире, сама понимая, что могу и убить, и посмеяться с равным успехом. Все же сошла с ума. Фролушка только покачал головой из своего угла, а Демьян продолжал сохранять безмятежность.

— Видение мне было, мой дорогой доктор, что год назад Вы мне начали лгать — жестоко и страшно. — я наконец-то перешла к цели визита. — Когда пообещали Его Сиятельству хранить один секрет, относительно господина Тюхтяева.

Зрачки расширились, ноздри шевелятся, захватывая воздух, но лицо еще держит. Я понимающе потрепала колено под одеялом. Ну не то чтобы совсем колено, но это его последняя ласка на сегодня.

— Как полагаю, слово дали, правильно?

Неуверенный кивок. В его мироустройстве он прав. Пока.

— Нехорошо порядочному человеку слово нарушать, поэтому поступим так: я стану рассказывать, а Вы слушать. А там, глядишь, и договоримся до чего. — Он поплотнее прижался спиной к стене, нащупал наконец-то очки на полочке и стал еще более походить на того летнего сноба, с которым мы сразу не поладили, а я начала болтать ногами в воздухе. — После взрыва счет шел на секунды, а у нас там по сути первоклассная лечебница с самыми современными технологиями.

Сам этим гордится, поэтому гордо расправил плечи.

— И вот Николай Владимирович решил испытать судьбу. — Чуточку задумчивости. Небось перетрухнул, когда тебе приказали реанимировать это месиво. — Михаил Борисович пострадал сильно, но рассудок сохранил.

Вот сейчас бы самой не сорваться, тем более, что все к тому и идет: в голосе появились стальные и истерические нотки, а мне еще столько нужно сделать.

— Покалечился изрядно, поэтому решил сбежать от жалости и отвращения окружающих. — Чуть-чуть сопереживания на этом холеном высокомерном челе. Что же ты там такое видел весь этот год? — Лицо, правильно?

Вот сейчас он точно поверил, что я ведьма.

— И, скорее всего, не только оно. Ноги? Руки? — непонятный жест, но раз уж умеет писать, все не так уж плохо.

— Я вот чего не понимаю, Павел Георгиевич. — заглянула ему в глаза. — Вы же клятву врача давали, про «не навреди» говорили. И каждый день смотрели на меня, зная, что одной фразой сможете вернуть к жизни.

Опустил взгляд, но губы плотно сжаты. Я могу понять, что обещал не говорить, но мог же намекнуть, дать хоть тень надежды. Вижу по глазам, что мог, но не стал этого делать, и не могу этого простить. Ни одному из них не могу.

— Ну это дело прошлое. — я сделала спутникам знак рукой. — Помните, когда меня только заступничеством Его Сиятельства в дурдом не определили? Вижу, что помните. Основания же были, верно? Так вот, сейчас между мной и Михаилом Борисовичем есть только один человек, знающий его адрес. Вы. Как думаете, на что я готова ради этого?

Если Сутягин и имел романтические догадки, озвучивать не рискнул.

— Но в честь дружбы, которую не я предала, сначала прошу добром. Не скажете страдающей женщине, где найти ее жениха? Нет? — он помотал головой. Вольному воля. — Ну, что же, сейчас буду убеждать Вас передумать.

Мальчики зафиксировали тело медика в кровати, заткнули рот, а я добрым словом вспомнила папу Сережу, который будучи крепко навеселе поведал о простом приеме выбивания показаний из задержанного маньяка. Мой отчим не был оборотнем в погонах, но педофилов не переносил. Карандашей же в доме доктора было достаточно, и затачивал он их на совесть.

Несколько минут спустя полностью мокрый и задыхающийся от крика Сутягин не только продиктовал адрес Тюхтяева, отдал дубликат ключа, но и рассказал о том, что приходящая прислуга не появляется раньше восьми утра. А сейчас только три — вся ночь у нас впереди.

— Есть что-то еще, что мне следует знать? — я поигрывала карандашами прямо перед его лицом. Тот только помотал головой, уже ни в чем не напоминая высокомерного франта и полыхая жалкой ненавистью. Вот от его медицинских услуг теперь точно придется отказаться.

— Вы еще сами пожалеете! — неслось мне вслед.

Тебя вот не спросила.

Ехать пришлось на другой конец города, но теперь это все равно ближе, чем три дня назад. Да и восторг, который я испытывала от предвкушения чуда, действовал не хуже любого нейростимулятора.

Домик на Большой Охте располагался не строго рядом с кладбищем, но соседство, конечно… Демьяна мы высадили возле нашего переулка и дальше отправились пробивать дорожку на каторгу вдвоем.

Домик старенький и страшненький, одноэтажный деревянный, простая изба с покосившимся крыльцом и высоким забором. Справа склады, слева — пустырь.

Оказавшись так близко к цели я вдруг оробела. Там меня может ждать что угодно, а я тут строю воздушные замки. Это не история про аленький цветочек, и от поцелуя он не станет принцем. Но уж честного разговора я заслуживаю, верно?

С керосиновой лампой в одной руке и ключом, щедро одолженном доктором, в другой, я пошла к двери. Фрол рвался было сопровождать, но нам точно не нужны свидетели.

Дверь неожиданно крепкая, зато петли смазаны хорошо — даже не скрипнула. Тесный коридор, загроможденный всяким хламом. А вдруг доктор соврал? Некрасиво-то как может получиться…

Памятуя о старых привычках Тюхтяева, я все-таки подала голос.

— Михаил Борисович, это я, Ксения.

Комната по мере современных технологий приспособлена для нужд человека с ограниченными возможностями — невысокие шкафы, много пространства между стенами и столом. А вот эту мебель я узнаю. Сестре отослали, конечно. Касаюсь ладонью полки, и ее чуть шершавая кромка царапает палец. Хоть какое-то ощущение реальности возвращается, а то вся история — как затянувшийся горячечный сон.

Бумагами завалены все горизонтальные поверхности, на стене — пара досок, как в моем доме, но если шифр я с болью узнала, то почерк был незнакомым. Похож, но не тот. И тут бы перепугаться, но со стола из простой рамки улыбается чешуйчатая женщина. Помнит, значит. И хватило совести смотреть на лицо и врать оригиналу. Беру портрет в руки и рассматриваю — какая же была тогда беззаботная! И двух лет не прошло.

— Выходите. — позвала я.

Свистящие звуки в глубинах жилища намекали на то, что я услышана, но не тащить же его за шкирку.

— Прошу Вас, выйдите ко мне. Неужели я не заслуживаю хотя бы этого?