— Этот вопрос крайне сложно обсуждать в постели. Но буду рад, если Вы окажете честь называть Вас своим другом. Безотносительно того, что произойдет дальше, я всегда буду относиться к Вам совершенно особо.

Давай останемся просто друзьями. Значит и раньше оно было.

— Хорошо. — я села на краешек кровати. — Значит, Вы отправляете меня на все четыре стороны, и при этом обещаете дружбу и привязанность.

— Я бы выбрал иную формулировку, но смысл такой, верно. — он неловко уселся рядом. В сумерках шрамы почти не видны, так что разговор наш мало чем отличается от того, который мог бы произойти год назад.

— А взамен соглашаетесь продолжать лечение.

— Но… — об этом речи не было, да отказываться сейчас не решишься.

— И жить здесь. — добила я.

Он только вздохнул и махнул рукой.

— А я все никак не мог понять, каким образом господин Калачев оказался в Вашей власти.

— Ну нет! — возмутилась я. — Фрол Матвеевич и я никогда…

— Я знаю. — улыбнулся он. — Но уговорить настолько законопослушного человека нападать на спящего доктора и похищать государственного служащего — не самое простое дело.

Да, звучит все как-то не очень.

Я подобрала с пола неглиже, оделась, завязала бант на груди. Пол холодил босые ноги, горячка соблазнения схлынула.

— Извините за беспокойство. — как ему теперь в глаза-то смотреть?

— Не надо, прошу.

Правильно, вот теперь твоя очередь вытирать мне слезы и утешать. И пусть именно эти слезы — крокодиловы, для тебя они всерьез. И поцелуи твои — тоже всерьез. Что же, свободу ты мне дал для отношений с любым мужчиной, а выбор я уже сделала.

Ближе к обеду нас навестил Их Сиятельство лично. Что-то там у них с Тюхтяевым образовалось срочно-бумажное. Первый раз за все время я видела их общение, и становилось понятным, что все мои игры во взрослого стратега на фоне этих двоих — ясельная группа детского сада. Теперь у них получалось разговаривать, иногда на повышенных тонах.

Графа я выслеживала в салоне, зная, что мимо не пройдет.

— Ксения, ты сотворила чудо. — обнял и закружил меня. — Он почти прежним стал.

Расцеловал и опустил на пол.

— Ожил, говорит, дышит хорошо. Как?

— Долго и мучительно, Николай Владимирович. — вот прямо сейчас пожаловаться или подождать?

— Я не буду пытать, но это же революционное открытие. Сколько людей можно спасти!

— Да. Мне бы доктора пристроить в наш медуниверситет.

— Зачем? Там профессора такого не умеют.

— Зато у доктора диплома нет. А надо, чтобы был. Экзамены же многие можно экстерном сдавать?

— Ну такому-то кудеснику все можно. Приведи мне его, я еще насчет глаза хотел проконсультироваться.

— А что с глазом? — я пристально вгляделась в зрачки родича. Вроде бы все чисто.

— Так, когда вас взорвали, Сутягин не смог спасти зрение, но глаз удалять не стал.

— Вот черт! — Не в то место я тогда доктора колола. — Люся!!!!!

Сестрица выкатилась из коридора на ходу застегивая корсаж. Правильно, Хакас дома, чего стесняться.

— Ваше Сиятельство, Людмила Михайловна любезно согласилась и дальше продолжать лечение нашего общего друга.

Наследник несчетных поколений российской аристократии приоткрыл рот.

— Она?

— Она. Тоже, знаете ли, имеет способности к самообразованию.

Люся наступила на горло собственной песне и продержалась молча с улыбкой до ухода господина Татищева.

— Милая, у меня есть две неоднозначные новости для тебя. — провозгласила я, когда дверь закрылась за все еще очумевшим графом.

— Что еще? Я, так-то обошлась бы и без этого сноба.

— Этот сноб — наше все. И имя, и благосостояние, и некоторые гарантии неприкосновенности. Так вот, я с ним поговорила насчет твоей учебы. Не факт, что сразу, но поступим тебя в университет учиться, получишь нормальный местный диплом и откроешь собственную клинику.

— Семь лет еще? — с нескрываемым омерзением переспросила сестра.

— Нет, давай везде размахивать дипломом две тысячи четырнадцатого. Тут фантастику пока не любят. — я обняла ее за плечи, как когда-то Фрола.

— Ну тогда спасибо, что ли. — буркнула Люся.

Все-таки именно в последние недели она почувствовала себя снова врачом, волшебницей. Я вечно буду признательна Диме, за то, что он разбудил ее от апатии, но слишком рискованно привязывать все существование только к одному человеку. Авторитетно могу заявить. Дело же ее вытянет при любой ситуации.

— А второе что?

Я кратко изложила и дальше выслушивала многоэтажный мат в адрес всех задействованных лиц.

В библиотеку она заходила, хищно глядя на жертву. Бедняга Тюхтяев, он даже не сразу понял, чем это чревато.

— Михаил Борисович, дорогой, у Вас голова болит?

— Бывает.

— А вот здесь? — нажала на несколько точек, от чего мой бывший жених посерел.

— Странно, я не рассмотрела этого на снимке. — пробормотала она и резко выбежала к себе.

По-моему, у Хакаса откладывается романтика.

Я нашла сестру стоящей на подоконнике гостиной с приложенными к окну снимками.

— И ведь была уверена, что это дефект пленки или осколок кости… — мычала она, рассматривая очередное мутное пятно на карточке. — Ну и ладушки, скальпели все равно одинаковые. — она наклонила голову и громко крикнула. — МихалБорисыч, не ужинайте сегодня!

В этот раз дело не очень заладилось с самого начала. Под веком обнаружилась капсула с гноем. Я перепугалась, что это и был сам глаз, но Люська постепенно докопалась до чуть деформированного глазного яблока, обнажила тонкую щепку, уже практически сросшуюся с мягкими тканями.

— Что делать-то? — прошептала я. Сегодня я выполняла роль хорошего собеседника и начинающего анестезиолога.

— Рисковать и молиться.

Медленно-медленно извлекала эту самую щепку, формировала веко, и постоянно всуе поминала Сутягина.

Теперь режим дня Тюхтяева резко изменился — как и всем офтальмологическим больным ему ограничили нагрузки, запретили работу и заперли в четырех стенах. Продержался сутки.

— Ксения Александровна! Что Вы на этот раз сделали?

Поскольку ход операции мы обсуждали вдвоем, то повязка на глазу стала для него неожиданностью.

— Возвращаем Вам симметрию.

— Я очень благодарен, но читать-то почему нельзя?

В конце концов сошлись на часе в день, когда он читает и паре часов, когда читают ему, а он только конспектирует. Вот когда я возненавидела печатное слово. Мама хихикала, вспоминая, как читала мне в детстве, а я требовала еще и еще. Но опять же, теперь мы контактировали дольше обычного.

— Михаил Борисович! — окликнула я, когда время, отведенное на чтение и работу, закончилось, а сил идти уже не было.

— Да? — он тоже отдыхал в своем кресле.

— Не обижайтесь, но Вы как-то слишком спокойно восприняли факт нашего происхождения. Мы с того дня ни разу об этом не говорили…

— Ксения Александровна, логика учит нас отсекать неправильные объяснения. А Ваша история идеально объясняет многие вопросы. — он улыбнулся. — Вы все очень стараетесь, ну не всегда, конечно, но стараетесь быть похожими на местных, но, если присмотреться, это заметно. Поверхностный взгляд чаще спишет все шероховатости на провинциальность или долгое пребывание за границей, но знания, волю, гибкость ума и кругозор этим не объяснишь.

— Вы сохраните наш секрет? — конечно, кровью клясться не надо, но мне важна предсказуемость.

— А кому я могу такое рассказать? Обсудить мы могли бы только с господином Фохтом, но вряд ли он станет моим приятелем. — усмехнулся наш пациент.

Да, нечего вам с ним обсуждать.

— Понимаю, мне в первые годы тут тоже непросто было. Хотя я знала историю, а вот Вы не очень интересуетесь будущим. — и это меня разъедало: я бы очень хотела узнать о перспективах своей страны, а этот как воды в рот набрал.

— Вы все говорите на русском, пусть и немного непривычно, называете себя россиянами, значит держава в порядке. Все мои современники умерли, а Ваших я не знаю. Вам сложно будет пересказать мне сразу сто лет. А если бы намечалось что-то серьезное, Вы бы уже все уши прожужжали, как тогда с Ходынкой.