Итоги первого дня удовлетворили всех. Была скошена добрая половина луга и расчищена от деревьев и кустарника его основная часть. Вечером, поужинав, ребята уселись на пригорке возле избы и долго разглядывали преображенную пожню, будто не верили, что все это сотворено их руками.

С вечерней росой упала на землю прохлада, но ребята уже спали в теплой избе, и сон их был крепок как никогда.

А Володька Веснин — вот уж заядлый — выбрал из вырубленных деревьев самое тонкое, длинное и прямое, обрубил сучья и сделал удилище. Привязал к нему принесенную из дома удочку, вынул из-под угла избы баночку с невесть когда накопанными червяками и пошел на ручей. Валька сказал ему: «Выспался бы, завтра устанешь ведь…». Но Веснин все равно ушел. Рыбаки да охотники… они не разумом, они азартом живут. Зато наутро Людка Петрова сделала на завтрак уху из свежей пеструшки[1], и ребята вовсю нахваливали Володьку Веснина.

Утром на работу не поднялся только один человек — Колька Агеев.

— Чего это с ним? — спросил Валька у ребят, когда завтракали. Никто толком не знал, что случилось. Кому Агеев сказал, что голова раскалывается, кому, что простыл вчера крепко, воды, мол, выпил холодной из ручья, а сам потный был, вот и простыл.

Болезнь есть болезнь. С каждым случается. Когда ребята разошлись на работы, Валька пошел в избушку к Агееву, чтобы помочь, если надо. Агеев почему-то не лежал, а сидел на полатях, свесив босые ноги, и пил чай, доедал завтрак.

— Привет больной команде! — бодро поприветствовал его Валька. — Чего вдруг расхворался, Коля?

Агеев слабо, как-то даже робко улыбнулся и махнул рукой, отвернулся.

— Ты бы накрылся чем, а то еще больше расхвораешься. Чаю попей и закутайся.

Агеев допил чай, шлепнул пустой кружкой о стол. Затем молча поднялся, снял с веревки, натянутой над печкой, просохшие носки, снова плюхнулся на полати, стал натягивать носки, сапоги, засобирался куда-то.

— Да не надо, Коля, — замахал руками Валька. — Ты полежи, поболей, тебе нельзя вставать. Мы управимся!

— Да не болею я, — спокойно сказал Агеев. — Чего шумишь? Ухожу я, ну вас к черту.

— Че ты, сдурел? — не нашелся сразу что сказать Валька.

— Не знаю, как насчет меня, но вы-то точно сдурели!

— Да о чем ты, не пойму никак?

— А о том, я думал, ты прикидываешься, когда ляпнул всем, что бесплатно работать будем. Думал, ладно, пусть покрасуется. Потом все равно свое загребет. Вчера потолковал с одним, с другим, третьим — точно, говорят, решено. Бесплатно и все! — Агеев презрительно сморщился и сплюнул. — Нет уж, в придурки не записывался. Ишачьте сами!

Вальке что есть мочи захотелось врезать Агееву по физиономии, но он все же сдержался.

— Слушай, Агеев, ты же у нас в самых активных ходишь, говоришь красиво… Поддержал меня, помнишь? Как же тебе не стыдно, Агеев?

Тот поднялся и с вызовом глянул на Вальку.

— Уж молчал бы! Не стыдно! — Агеев скривился. — Дураку же понятно, что ты не зря ломаешься. Выгоду какую-нибудь хочешь от колхоза получить, вот и строишь из себя тимуровца… Славы хочешь?

Валька все же врезал дезертиру. Тот заверещал, будто обиженный поросенок, и попытался выскользнуть из избы. Валька схватил его за шиворот и рванул к себе.

— Во-первых, не трогай тимуровцев, не тебе в их дела нос совать! Ну а во-вторых, проваливай быстрее, а то и от других схлопочешь.

Минут через десять Агеев уже собрался и ушел с пожни.

После обеда расчистка луга была завершена, и освободившиеся мальчишки, кто умел косить, взялись за косы.

Вжик, вж-ж-ижк, вж-жж-жжик… — стальная коса едва не касалась земли, вонзалась в траву, и та ложилась рядок за рядком. Валька, как все ребята, раздетый до трусов, шел позади и чуть сбоку Сашки Новоселова, за ним шли другие. Валька немного нервничал, потому что Новоселов был посильнее и косил лучше, но он старался изо всех сил.

По мере высыхания трава быстро превращалась в сено, желтое, шуршащее под ногами и тоже душистое, но с более тонким, сладковатым ароматом. Ребята сгребли сено и застоговали в четыре огромные кучи, управившись за два дня. Укрепили кучи кольями, чтобы не разметал ветер. Теперь сену не страшен и дождь.

Особенно старались девчонки. Как только пожня была расчищена, ребята хотели отправить их домой, сказали им: «Устали вы, без вас теперь обойдемся…». Они ни в какую, остались до конца. И хорошо, что не ушли. С девчонками как-то веселее, и готовят они хорошо.

— Валя, зайди в правление, тебя Вячеслав Егорович дожидается.

— Чего это вдруг?

Валька шел к дому с берега, нес в согнутой в локте руке корзинку. В ней хлестал друг друга хвостами дневной улов — камбалки да наважка. Прямо у крыльца его и нашла Шура Сметанина, секретарша председателя колхоза Волохова.

Валька и спросил вроде бы небрежно, мол, чем это его малозначащая персона могла заинтересовать всегда занятого председателя, но встречи с ним он давно уже в тайне желал. Хотелось отчитаться, рассказать про поход, про заготовленное сено. Сказать, между прочим, главное, что это не для заработка, никакой тут нет корысти, а это подарок родному колхозу от гвардейского седьмого класса.

Поэтому в правление Валька пошел в приподнятом настроении.

В приемной пришлось маленько подождать. За дверьми шумно говорили. Секретарша Сметанина вздыхала:

— Вот ведь жизнь у Вячеслава Егоровича, а? Ни сна, ни отдыху! Вон приперлись, раскричались. Поди, курят опять. А у него сердце…

Потом из председателева кабинета вывалились гурьбой рыбаки, оживленные, жестикулирующие.

Сметанина тогда сказала:

— Можешь входить, Валя.

Валька торопиться не стал: основательно вытер о коврик ноги, покашлял, наконец решительно потянул дверь.

Волохов стоял у окна, вдыхал уличный воздух через раскрытую форточку.

— А, Валентин Ермолаевич, заходи, заходи.

Валька отметил про себя: надо же, даже отчество знает. Волохов есть Волохов.

Председатель бодро закивал, сразу же пошел к своему креслу — видно было, что этого посетителя он ждал. Усадил напротив себя и Вальку.

Разговор чего-то не начинался. Председатель одной рукой перебирал какие-то бумаги, пальцами другой дробно постукивал по столу. Взгляд у него был рассеянный.

Валька терпеливо ждал.

— Ко мне тут Николай Агеев приходил, — начал медленно Волохов, он поднял голову, посмотрел Вальке в глаза. Взгляд теперь был тяжелый, смурной, из-под самых бровей. — Вы что, правда, Черную Шалгу скосили?

— К-ха, расчистили и скосили, это правда, — Валька подрастерялся. Такое начало разговора ничего хорошего не предвещало.

— Ну и скажи ты мне, дорогой Валентин Ермолаевич, кто вас на это уполномочил?

Тут Волохов даже повысил голос и покраснел. И Валька осознал, что чего-то он натворил, что-то не то сделал.

— Я именно тебя об этом спрашиваю, ты ведь зачинщик этого безобразия!

Валька подумал: вот зараза Агеев, чего-то натрепал председателю, но сейчас он все объяснит, все встанет на свои места…

— Тут, Вячеслав Егорович, вы чего-то не так поняли, мы действовали согласно вашей рекомендации.

Волохов округлил глаза:

— Какой-такой рекомендации?

— Вы же выступали у нас в школе, помните? Просили помочь на сенокосе.

— Н-ну, было это…

— Вот мы и помогли. Центнеров сорок, не меньше. Считай, чистый клевер!

Валька был уверен: сейчас все прояснится. Это Агеев чего-то наболтал… Все же ясно…

Председатель покачал головой, помолчал.

— Н-ну и чего вы хотите за этот клевер? — спросил он настороженно.

«А-а, вон в чем дело?» Валька все понял: Волохова интересуют, конечно же, деньги, затраты, так сказать, дебет-кредит. Он же хозяйственник, прежде всего, этот Волохов. А Агеев, видно, наплел ему…

— Да ничего нам не надо, Вячеслав Егорович, — сказал Валька обрадованно, — это наш подарок колхозу! Вы сказали нам, что надо — мы и сделали! Вот и все.