— Bravo! Bravissimo! Per Bacco! un galant uomo[7], — воскликнул в порыве ратного благоговения толстенький итальянчик с острова Нотр Дам, промышлявший изготовлением зубочисток и плетеных люлек. — Ваши подвиги прогремят по всей Европе! Историю этих войн следует писать вашей кровью!

— Это еще что! Пустяки, — продолжал вояка. — В другой раз в Линьи, где мы изрубили пруссаков на десять тыщ мильярдов маленьких кусочков, в ногу мне угодил осколок и перебил артерию. Кровь хлестала до потолка, за полминуты вылился кувшин. Еще чуть-чуть — и я бы испустил дух. Тут я молниеносно срываю с шеи орденскую ленту, перетягиваю ею ногу над раною, выхватываю штык из спины убитого пруссака, подвожу под ленту, поворот, другой — и готов жгут! Так, господа, я остановил кровотечение и спас себе жизнь. Но, sacre bleu[8], я потерял столько крови, что с тех пор хожу бледный, как тарелка. Но ничего, господа! Это достойно пролитая кровь! — И он приложился к бутылке win ordinaire[9].

В продолжение всей этой речи маркиз сидел, прикрывши глаза, с видом крайнего утомления и брезгливости.

— Garcon[10]! — обратился офицер через плечо к подавальщику, на сей раз негромко. — Кто приехал в дорожной карете, что стоит посреди двора? Этакая темно-желтая с черным, на двери герб со щитом, а на нем аист, красный, как мои нашивки?

Человек не мог ответить.

Странный офицер, внезапно помрачнев, умолк и совершенно, по-видимому, позабыл общую беседу. Взгляд его случайно упал на меня.

— Прошу прощения, месье, — сказал он. — Не вы ли нынче вечером стояли перед названной каретою, изучая ее обшивку? Тогда, возможно, вы сможете сообщить мне, кто в ней прибыл?

— Думаю, что в этой карете приехали граф и графиня де Сент Алир.

— Так они теперь здесь, в «Прекрасной звезде»?

— Они разместились в верхних комнатах.

Он вскочил, с грохотом отодвинув стул, идут же снова сел. При этом он то мрачнел, то ухмылялся, то бормотал проклятия, и по виду его никак нельзя было понять, встревожен он или просто зол.

Я обернулся к маркизу, но он уже удалился. Еще несколько человек покинули залу, вскоре разошлись и остальные.

Было довольно свежо, и слуга подбросил в огонь еще два-три приличных поленца. Я сидел у камина в старинном, времен Генриха IV, массивном кресле резного дуба, с замечательно высокою спинкою.

— Garcon, — сказал я. — Случайно не знаешь, кто этот офицер?

— Полковник Гаярд, месье.

— Он останавливался здесь прежде?

— Однажды, месье, с год назад, он прожил у нас неделю.

— В жизни не встречал такой поразительной бледности.

— Верно, месье; его часто принимают за revenant[11].

— А не найдется ли у вас бутылочки хорошего бургундского, а?

— Наше бургундское лучшее во Франции!

— Тогда ступай-ка, принеси его сюда и поставь вот на этот столик. Я ведь могу посидеть здесь с полчаса?

— Разумеется, месье.

Кресло было уютно, вино отлично, и мысли мои светлы и безмятежны.

О, прекрасная, прекрасная графиня! Суждено ли мне сойтись с нею ближе?

Тому, кто весь день провел в тряской карете, нигде не задерживаясь долее получаса, кто вполне доволен собою и своими обстоятельствами, кто одиноко отдыхает в уютных креслах после доброго ужина, — извинительно немного вздремнуть у огня.

Наполнивши бокал в четвертый раз, я заснул. Голова моя, надобно сказать, свешивалась довольно неловко. К тому же известно, что обильная французская кухня отнюдь не располагает к приятным сновидениям. И вот, покуда я почивал в покойных креслах «Прекрасной звезды», приснился мне сон.

Будто стою я в огромном пустом соборе, освещенном лишь четырьмя свечками по углам черного помоста; на помосте возлежит мертвое тело; и почему-то мне сразу становится ясно, что покойница — графиня де Сент Алир. В соборе холодно; я пытаюсь осмотреться, но тусклое мерцание озаряет лишь небольшое пространство вокруг помоста.

Все, что можно различить, несет на себе печать готической мрачности и помогает моему воображению дорисовать поглощенные тьмою стены. Мне чудится тяжелая поступь двух человек по проходу. Гулкое эхо выдает высоту сводов. Мною овладевают дурные предчувствия; и вдруг я слышу из уст покойницы, недвижно застывшей на катафалке, леденящий душу шепот: «Они пришли хоронить меня живою. Спаси!»

Ужас сковывает мои члены; я не в силах ни двигаться, ни говорить.

И вот те двое выступают из темноты. Один из них, граф де Сент Алир, бесшумно скользит к изголовью и обхватывает длинными костлявыми руками голову графини. Бледный полковник с сатанинскою усмешкою на обезображенном шрамом лице берется за ноги, и они начинают ее поднимать.

Нечеловеческим усилием воли я стряхиваю с себя этот кошмар и, еле сдержав вскрик, вскакиваю.

Я знал, что проснулся, но зловещее, смертельно бледное лицо полковника Гаярда продолжало глядеть на меня, высвеченное пламенем камина. Я содрогнулся.

— Где она?

— Смотря кто она, месье? — гаркнул полковник.

— О Господи, — выдохнул я, озираясь.

Полковник успел уже выпить demi-tasse cafe noir[12] и теперь, распространяя вокруг себя аромат бренди, дотягивал кофе и взирал на меня с явною насмешкою.

— Мне что-то снилось, — промолвил я, стараясь случайной резкостью не выдать гнева и страха, какие вызывал во мне теперь, после ужасного сновидения, мой собеседник. — Очнувшись, я не сразу понял, где нахожусь.

— Это вы, если не ошибаюсь, занимаете комнату над графом и графинею де Сент Алир? — проговорил он, как бы в раздумий прикрывши один глаз и нацелившись на меня другим.

— Вполне возможно… Да, это я.

— Смотрите, юноша, как бы не приснилось вам однажды чего похуже, — таинственно пообещал полковник и, посмеиваясь, покачал головою. — Да, похуже, — повторил он.

— А что мне, собственно, может присниться? — осведомился я.

— Я как раз пытаюсь это выяснить, — сказал полковник. — И выясню, не сомневайтесь. Уж коли я ухватился за конец ниточки, то как бы она там ни вилась, как бы ни петляла — вправо, влево, вверх, вниз или кругами, — а уж я ее вытяну, намотаю на палец, покуда она не кончится, и другой ее конец, с разгадкою тайны, не окажется у меня в руке. Ибо я коварен! Хитер, как пятеро лисиц! Осторожен, как куница! Parbleu! Будь я сыщиком, я бы уж давно сколотил себе состояние. Что, хорошо ли здесь вино? — Он вопросительно взглянул на мою бутылку.

— Очень хорошо, — сказал я. — Не хотите ли отведать, господин полковник?

Он наполнил самую большую рюмку, какую смог отыскать, поднял ее с поклоном и медленно выпил.

— Н-да! Разве это вино? В другой раз меня просите заказывать вам бургундское, они не посмеют принести такую дрянь.

Я покинул его так скоро, как только позволяли приличия, и, надев шляпу, вышел из гостиницы в обществе одной лишь увесистой трости. Я наведался во двор взглянуть на окна графских комнат. Они, однако, были плотно закрыты, и я лишился даже столь зыбкого утешения, как созерцание света от лампы, под которою прекрасная дама, быть может, писала, или читала, или сидела и думала о… о ком вам будет угодно.

Стараясь перенесть сие лишение со всею возможною стойкостью, я предпринял небольшую прогулку по городу. Не стану докучать вам ни лунными пейзажами, ни бессвязным лепетом человека, влюбившегося в первое же красивое лицо с первого взгляда. Скажу лишь, что прогулка моя заняла около получаса и на обратном пути, сделав некоторый detour[13], я вышел на маленькую площадь. По бокам ее вырисовывались по два дома с остроконечными крышами, а на постаменте посреди площади стояла иссеченная дождями каменная статуя; ее разглядывал довольно высокий худощавый человек, в котором я тут же безошибочно угадал маркиза д'Армонвиля. Он тоже тотчас меня узнал и, приблизившись, развел руками и рассмеялся: