Подросток перевернулся и осмотрел покрытые волдырями ладони. Каждое из звеньев цепи оставило на коже отметину. Он попытался вспомнить отцовские руки: большие, мозолистые, и вместе с тем ласковые, когда того требовали обстоятельства. Однако память, как будто, также утонула в огненном потоке, поглотившем его отца. Конан снова сунул обоженные руки в снег и держал там, пока они не потеряли чувствительность. Холод заглушил боль.

Он понятия не имел, как долго пролежал там. Мальчик действительно не боялся смерти, хотя в тот момент ему казалось, что жизнь все-таки лучше. И если Крому было угодно оставить его в живых, то он будет жить. Лишь бы хватило сил и мужества исполнить свое предназначение. Но вблизи полыхавшей, источающей смрад горелого мяса кузницы, Конан не мог определиться с порядком дальнейших действий.

Тут он услышал какой-то звук, не похожий на потрескивание огня или шипение кипящей воды. Голос. Человеческий голос, свободный от боли и полный ликования. Здесь и сейчас это могло означать только одно.

Конан принял выжидательную позицию и осмотрелся. Сквозь дымовые завихрения, он сумел разглядеть две вещи: Налетчик, явный принадлежащий к тяжелой кавалерии, стоял на коленях над телом женщины. Он захватил два клока ее волос и приподнялся, оттягивая голову жертвы назад, отчего рот несчастной открылся в немом крике. Затем он приложил лезвие меча к месту, откуда начинали расти ее волосы, и одним резким движением снял скальп. Второе, что заметил мальчик, был киммерийский меч, о котором забыли, и который сейчас торчал в сугробе между захватчиком и местом, где находился Конан.

Стремительно и по-кошачьи бесшумно, последний киммерийский воин ринулся вперед. Схватив рукоять меча левой рукой, не думая о лопнувших пузырях, он осторожно ступал по лужам подтаявшего снега, стараясь не привлечь к себе внимание врага.

Человек все же услышал посторонний звук и начал поворачиваться к его источнику. Правая рука приготовилась отразить удар, но Конан первым действием отсек ему запястье, а вторым ударом смял шлем прежде, чем налетчик успел закричать. Враг тяжело осел, ошеломленно глядя на своего противника. Не дав негодяю опомниться, юный киммериец глубоко погрузил меч в его горло и молча наблюдал, пока глаза врага не потускнели.

Присев возле трупа, Конан задумчиво смотрел на горящую деревню. Мальчик, которым он был еще нынешним утром, сдерживал рыдания, хотя раньше лить слезы ему, возможно, и приходилось. Каждый человек может заплакать, но он больше никогда не позволит себе подобную слабость. Кром глух к причитаниям смертных. К тому же у Конана, настроенного претворить в жизнь последние слова Марики, не было времени на траур.

Когда опустилась ночь, а дым пожарища рассеялся, Конан выдернул меч из горла убитого врага. Он взял его нож, забрал скудный паек и отправился на поиски своего деда.

Конан проснулся и не почувствовал онемевших рук. Мальчик вытянул их из-под тяжелой, давящей шкуры зубра, увидев, что они распухли, став размером — чуть ли не со свиной окорок каждая. Он попробовал пошевелить пальцами, но большого успеха не добился, зато под тряпками, которыми были обмотаны руки, захлюпало, и от них пошел не слишком приятный аромат.

В ногах кровати, где лежал Конан, кто-то стукнул посохом об пол.

— Если ты опять примешься сдирать мои припарки, то я позволю твоим рукам спокойно гнить.

Мальчик глянул в ту сторону, но смог увидеть только неясный силуэт, перемещающийся по затемненной хижине. Тем не менее, этот голос нельзя было не узнать.

— Дедушка? — Конан хотел спросить твердым голосом, подобающим воину, однако вместо этого вышло какое-то слабое карканье.

— Ни один дурак не стал бы с тобой возиться, кроме меня.

Переворошив угли в очаге, старик подбросил еще дров. Пламя тут же начало расти. Опираясь на палку, Коннахт доковылял до кровати и склонился над внуком.

— Неплохо, — сказал он, приложив ладонь ко лбу мальчика. — Думаю, лихорадка пошла на убыль. Смерть хотела тебя взять, парень, но нам удалось ее обмануть.

— Можно воды?

Старик помог Конану сесть и напиться. Он не позволял мальчику торопиться и делать большие глотки. Не имея возможности держать забинтованными руками кружку, Конану пришлось пить под диктовку деда. Наконец, закончив, он спросил:

— Как долго?

— Неделю. И за это время ты впервые пришел в себя, — Коннахт покачал головой. — У тебя была жестокая лихорадка. Ожоги на твоих руках загноились. Зараза попала в кровь. Твое счастье, что я вспомнил, как шемитский целитель однажды врачевал меня самого. Правда, пришлось использовать жир медведя вместо козьего. Пусть хуже запах, но результат, похоже, одинаков.

— Целая неделя? — Конан уставился на свои руки, лежащие на коленях кусками безжизненной плоти.

— Ты лез напролом через кустарник, обоженный, с безумными глазами.

«Мой отец сгорел…».

— Ты, видимо, был не в своем уме. Пошел прямо на родного деда с обнаженным мечом.

Конан округлил глаза.

— А я не…?

— Ранил меня? — Коннахт засмеялся. — Тогда твоих сил, парень, вряд ли хватило бы даже на то, чтоб разбить молотком яйцо. Кром! Но как ты сюда добрался?

Конан прикрыл веки: «Неужели моего отца больше нет? Действительно ли они все мертвы?».

— Эй, Конан.

Молодой киммериец встряхнулся.

— Налетчики полностью разрушили деревню. Я — единственный, кто выжил.

Лицо Коннахта окаменело.

— Я знаю, что мой внук не бежал от врагов.

— Я не струсил, дедушка. Но… — к горлу Конана подкатил комок.

Коннахт налил воды. Мальчика мучила жажда. Ему требовалось промочить горло, однако, когда дед убрал кружку, он все равно не смог ничего сказать.

— Я видел смерть многих людей. И друзей в том числе, — старик скорбно покачал головой. — Некоторые из них умирали на моих руках, и я разговаривал с ними, чтобы облегчит их переход. Все это тяжело… А мой сын?

Конан опустил голову.

— Я… Я пытался его спасти.

— И он хотел, чтобы ты жил?

Мальчик угрюмо кивнул.

— Ты считаешь, что он был не прав? Или думаешь, что он был глуп?

— Нет же, — юный киммериец поднял испуганные глаза.

— Если не было другого выхода, как подарить одному тебе шанс на спасение, то он поступил правильно, — Коннахт потер шею. — Может, ты другого мнения, но так должно было быть.

— Я убил некоторых из них, — Конан вспомнил последнего захватчика. — Один — здоровый такой мужчина из конницы. Он хотел забрать скальп, а в итоге мне достался его нож.

Старик подошел к стене, где висели ножны, и вытащил из них кинжал.

— Туранец. Далеко же он забрался от дома.

— Там были аквилонцы, кушиты и еще женщины — лучники!

— Полно, парень. Не кипятись, а то лихорадка вернется. Все эти люди вместе и так далеко на севере, — Коннахт прищурился. — Подобных баек даже я не рассказывал.

— Я не лгу! — вскинулся Конан.

— Никто не говорит, что лжешь.

— Захватчики кое-что хотели. Часть маски. Из какого-то Ашурана, как мне показалось. Есть ли вообще такое место?

— Не Ашурана, — старик присел на табурет у кровати. — Наверное, Ахерона. Только его уже давно нет. Прошли тысячелетия.

— Им все-таки удалось это найти.

— Кому?

— Кларзину, или вроде того, — Конан нахмурился, припоминая. — У него есть дочь, Марика. И при нем аквилонец, которого зовут Луциус.

Коннахт усмехнулся.

— Сотни аквилонцев, мальчик, носят имя: Луциус.

— Но не у всех отсутствует нос.

— И куда же он делся?

— Я отрубил ему нос. Отсек одним ударом.

— В самом деле? Ну, что ж, — дед подмигнул многозначительно, — лишение аквилонца носа делает любой день удачным.

Конан улыбнулся, но тут же вспомнил, какой это был ужасный день. Он вздрогнул и опустился на ложе.

Дед откинул прядь черных волос с его лба.

— Пока достаточно. Остальное расскажешь мне позже. Потом мы все обдумаем.

— Хорошо, — Конан опять уставился на свои руки. — Но после того, я собираюсь убить их всех.