— Ну, слава богу, — вздыхал Виктор Степанович и выходил из-за стола, а навстречу ему поднималась со стула Елена Николаевна. Они сходились и крепко обнимались, и Виктор Степанович, осторожно гладя ее волосы, тихо говорил — Думал, не дождусь я сегодня этой минуты…

— Я тоже, — шептала Елена Николаевна, измученная за вечер мимолетными прикосновениями, опасливыми поцелуями и внезапными объятиями в пустынных проходных дворах. — Как все это тяжело.

— Ничего, ничего, милая, — бормотал Тихомиров, — теперь у нас почти полных два часа. Теперь нам никуда не надо спешить и некого нам бояться.

— Да, милый, — Елена Николаевна гладила теплой ладонью уже успевшие покрыться жесткой щетиной щеки Тихомирова. — Какой ты колючий…

Потом Виктор Степанович доставал из стола заранее припасенную бутылку сухого вина, конфеты, а Елена Николаевна быстро наводила порядок в комнатушке, пытаясь создать хоть какое-то подобие домашнего уюта.

— А дома все одно и то же, — жаловался Тихомиров, залпом выпив стакан вина. — И никакого исхода, Ленушка, никакого просвета впереди.

Однажды Елена Николаевна не выдержала и спросила его:

— Но ведь ты ее любил, когда вы поженились?

— Любил? — удивленно переспросил Виктор Степанович и вспомнил: — Да, кажется, любил.

Но ведь любил он тоненькую, хрупкую девчушку, однажды вставшую перед ним в промерзшем вагоне трамвая, а не заплывшую жирком женщину, равнодушно и молча подающую ему на стол горячий ужин. Значит, любил он не саму Катюху, а ее оболочку, поскольку она отвечала его вкусам? Так, что ли? Но вот оболочка сменилась, и — какая любовь?! Но что же было у него вначале? И еще раз Тихомиров сказал:

— Кажется, да…

— А что случилось потом? — Елена Николаевна неумело пыталась скрыть свою заинтересованность и потому вопросы задавала излишне равнодушным голосом.

— Ничего не случилось… Мы просто жили и…

— А она тебя любила, Виктор?

— Катя? — Виктор Степанович вновь налил в стаканы и, не дожидаясь Елены Николаевны, выпил. Смешно сказать, но он не знал, что ответить на этот вопрос. Он никогда не думал на эту тему. Чувство Кати к нему как бы подразумевалось само собой. Да и разве могло быть иначе с ним, Виктором Степановичем Тихомировым? С кем угодно — да, а вот с ним… И все же — любит ли его в действительности жена? Он припомнил последние годы жизни, внезапное отчуждение детей, равнодушные взгляды Кати до и после работы, папиросные окурки в пепельнице и пустые бутылки из-под дешевого вина под столом, он вспомнил все это и порывисто встал из-за стола. — Душно сегодня как, — вместо ответа сказал Виктор Степанович, толкая форточку и отдергивая плотную коричневую штору. — Видимо, опять дождь соберется…

— Так осень уже, — вздохнула Елена Николаевна, окончательно убедившись, что он не хочет отвечать на ее вопрос. — Первая половина сентября. Скоро будет три месяца, как я начала работать.

— Да, это большой срок — усмехнулся Тихомиров, усаживаясь на старенький кожаный диван. У него никак не шел из головы этот дурацкий вопрос Елены Николаевны.

Может быть, потому, что без любви Катюхи вся жизнь его показалась обесцененной, пустой и никчемной… В самом деле — зачем все это, зачем сама жизнь, если равнодушен к нему самый близкий человек? И потом…

— Тебе скучно со мной, да? — обиженно спросила Елена Николаевна.

— Что ты выдумываешь, Леночка, — испугался Виктор Степанович. — Иди ко мне…

Но Елена Николаевна надула губки и упрямо сидела за столом. Он хорошо различал ее пухленькую щечку и острый нос — в сущности, она была еще почти девчонкой. Особенно сейчас выглядела она неприступно молодой: в черных вельветовых брюках, в которые была заправлена модная клетчатая кофточка, кроссовки на ногах, аккуратно подвитые белокурые волосы.

Виктор Степанович прикрыл глаза и снова позвал:

— Лена, очень тебя прошу, иди ко мне.

На этот раз она пришла, и Виктор Степанович, возбужденно блестя глазами, порывисто привлек ее и усадил к себе на колени, в который уже раз поразившись легкости ее тела, которое он почти не ощущал. Все более возбуждаясь, Тихомиров медленно проводил рукой по крутой линии ее бедра, выходя почти до подмышки, рядом с которой угадывалось упругое полушарие груди. Она же, положив голову ему на плечо, уютно, словно кошка, устроившись на коленях, вновь гладила его щеки, плотно зажмурив глаза. Ровное тепло исходило от ее молодого и сильного тела, частые удары сердца волновали Виктора Степановича все больше. Наконец она тихо застонала и потянулась к Тихомирову губами, в которые он погрузился с болезненным наслаждением, чувствуя, как кружится голова и стучит в висках…

— И чем же все это кончится у нас? — прошептала Елена Николаевна, устало привалившись к Тихомирову, неподвижно лежавшему на спине с широко открытыми глазами. — И вообще… сегодня нельзя нам было… понимаешь?

— Да, — одними губами произнес Виктор Степанович, вспоминая простенькое лицо жены, ее отчужденно-холодный взгляд. — Если что-нибудь случится, Лена, я на тебе женюсь…

— А как же твои дети? — недоверчиво спросила она, на мгновение затаив дыхание.

— Они уже большие, — глубоко вздохнул Тихомиров и, нащупав руку Елены Николаевны, крепко пожал ее.

Как-то Виктор Степанович занемог на работе. Закружилась у него голова, запершило в горле, ладони покрылись липкой испариной. До обеда он крепился, то и дело перехватывая внимательные взгляды Елены Николаевны, сидевшей вполуоборот от него у окна, а после обеда не выдержал, связался по селектору с директором и отпросился домой. Следом за ним на лестничную площадку выбежала и Елена Николаевна, пристально разглядывая его светло-голубыми глазами под коротковатыми ресничками.

— Что с тобой? — тронула она его за рукав модного кожаного пальто.

— Да вот, — виновато развел он руками, — занемог что-то я…

— А у меня задержка, — нервно оглядываясь на дверь, сообщила Елена Николаевна.

— Да? — растерянно спросил Тихомиров.

— Уже три дня… Я с ума, наверное, сойду.

— Но почему, Леночка, — начал было он говорить, но она резко перебила его:

— Ладно, иди. Как-нибудь сама обойдусь. — Видимо почувствовав, что ошарашила его своей резкостью, уже более мягко добавила: — Иди, милый, и ни о чем не думай… И звони мне, хорошо?

— Хорошо, — ответил Виктор Степанович и задумчивым взглядом проводил Елену Николаевну…

А дома его не ждали. Не без удивления увидел он, что сидят за кухонным столом его жена, Томка — ее давнишняя подруга, и Маша Конькова, тоже работница трамвайного парка, с которой Тихомиров раза два до этого уже встречался. На столе в синей тарелочке лежали огурцы вперемежку с солеными помидорами, на пергаментной магазинной бумажке лоснились кусочки тихоокеанской сельди. Картошка в мундире и черный хлеб завершали убранство стола.

Двери Виктор Степанович отворил своим ключом и сразу же почувствовал горьковатый дым папирос, сквозь неплотно прикрытые двери на кухню расслышал грубый, надтреснутый Томкин голос. Пока снимал пальто и разувался, на шум вышла Катя, а следом за нею и подруги, явно озадаченные его появлением.

— Что за праздник? — внешне спокойно спросил Тихомиров.

— Да вот, выходной у нас совпал, — немного растерялась Катя.

— А у Машки еще и день рождения сегодня, — добавила Томка, локтем подталкивая добродушно улыбающуюся Конькову.

— И сколько же вам стукнуло? — усмехнулся Виктор Степанович, проходя в комнату.

— Так это… значит, — растерялась Маша.

— Сколько стукнуло — все наши. — Томку смутить было нелегко. — И вообще, у женщин о возрасте не спрашивают…

— Вот как, — Тихомиров с внимательной язвительностью уставился на Томку, стоявшую перед ним в старой вязаной кофточке, и трикотиновой юбке, из-под которой выглядывали тонкие ноги в штопаных-перештопаных чулках.

— Что-нибудь случилось у тебя? — спросила Катя, нетерпеливым жестом отправляя подруг на кухню.

— Да нет, ничего особенного.