Но хотя Вильсон и добивается принятия, пусть с ограничениями и поправками, новой Великой хартии вольностей для народов Европы и Америки — это не полная победа. Уже не таким свободным, не таким уверенным в себе, каким Вильсон приехал из Европы, он возвращается в нее, чтобы выполнить вторую часть своей задачи. Снова подходит пароход к гавани Бреста, но уже не смотрит Вильсон на берег таким дружелюбным, полным надежды взглядом, каким смотрел в прошлый раз. За эти несколько недель он постарел, испытал разочарование; он сильно устал, строже и собраннее его лицо, у рта уже намечается жесткое, даже ожесточенное выражение, время от времени подергивается левое веко — предупреждающая зарница развивающейся болезни. Сопровождающий президента врач постоянно напоминает ему о необходимости беречь себя. Новая, вероятно еще более суровая, более тяжелая битва предстоит ему. Он знает, что сформулировать принципы было несравненно легче, чем настоять на том, чтобы их приняли. Но он решил не жертвовать ни одним пунктом своей программы. Все — или ничего. Вечный мир — или никакого мира.

Никаких ликований при его прибытии в Брест, никаких ликований на улицах Парижа, газеты выжидающе сдержанны, люди настроены скептически. Вспоминаются мудрые слова Гёте: «Вдохновение — не товар, который можно засаливать впрок». Вместо того чтобы использовать время, пока оно благоприятствует Вильсону, ковать железо по своей воле, пока оно горячо и поддается ковке, он ничего не изменил в своей позиции по отношению к Европе. Однако за месяц его отсутствия положение стало иным.

С отъездом президента в Америку Ллойд Джордж взял у конференции отпуск, раненный выстрелом политического противника Клемансо две недели не мог работать, и, пока конференция оставалась без лидеров, второстепенные участники использовали это время, чтобы пробиться в комиссии, занимающиеся подготовкой мирного договора. Особенно энергично работали военные — те маршалы и генералы, которые в течение последних четырех лет находились в центре общественного внимания, слова, произвол, решения которых заставляли подчиняться им сотни тысяч людей. Эти люди ни в коем случае не желали скромно поступиться своим влиянием, отказаться от своей власти. Ковенант, посягающий на их военную мощь, на армию, поскольку требует «упразднить обязанность военной службы и все другие формы воинской повинности», угрожает их существованию. Следовательно, этот вздор, эти бредни о вечном мире, грозящие обратить в ничто смысл их профессии, безусловно следует из мирного договора изъять или же завести в какой-нибудь тупик. Вместо предложенного Вильсоном разоружения настойчиво требуют они вооружения, вместо решения проблем на основе наднациональных соображений — новых границ и национальных гарантий; благополучие страны нужно обеспечить не четырнадцатью высосанными из пальца пунктами, а лишь вооружением своей армии и разоружением армии противника. Промышленники, которые держат в состоянии готовности производство военного назначения, и торговые посредники, желающие заработать на репарациях, оказывают поддержку военным, все более колеблются дипломаты, которые под давлением оппозиционных партий своих стран хотят — каждый для своей страны — выторговать изрядный кусок территории. Серия искусных манипуляций на клавиатуре общественного мнения — и все европейские газеты, поддерживаемые американской прессой, на разных языках варьируют одну и ту же тему: своими нелепыми фантазиями Вильсон затягивает заключение мирного договора. Его утопии, сами по себе похвальные и, несомненно, исполненные духа идеализма, препятствуют консолидации Европы. Времени на моральные размышления и сверхнравственную оглядку на моральные аспекты темы терять более нельзя. Если мирный договор не будет заключен тотчас же, то в Европе начнется хаос.

К сожалению, эти нападки имеют некоторые основания. Вильсон, рассчитавший свой план на сотни лет, отмеряет время другой мерой, чем это делают народы Европы. Четырех-пяти месяцев для решения поставленной перед собой задачи, которая должна реализовать мечту тысячелетий, ему мало. Но ведь сейчас на востоке Европы темными силами созданы военизированные формирования, которые захватывают целые территории, люди на больших участках земли не знают, кому эти участки принадлежат, кому принадлежать должны. Прошло четыре месяца с тех пор, как заключено перемирие, а мирная конференция не принимает немецкую и австрийскую делегации, население, живущее у не определенных договором границ, волнуется. Европа неспокойна, все говорит за то, что Венгрия — завтра, а Германия — послезавтра в отчаянии вверятся большевикам. Поэтому, утверждают дипломаты, настоятельно необходимо немедленно заключать договор, безразлично — правый или неправый, и прочь все, что стоит ему на дороге, а прежде всего — этот несчастный ковенант.

Едва ли не первый час пребывания Вильсона в Париже показывает ему, что все, построенное в течение трех месяцев, за месяц его отсутствия оказалось заминированным и грозит вот-вот обрушиться. Маршал Фош чуть ли не добился изъятия ковенанта из мирного договора, работа первых трех месяцев конференции кажется бессмысленно потерянной. Но когда речь идет о главном, Вильсон тверд и не отступает ни на шаг. На следующий же день по прибытии он официально извещает через газеты, что резолюция, принятая конференцией 25 января, действительна, что «этот ее раздел будет неотъемлемой частью мирного договора». Это заявление Вильсона — первый встречный удар по попытке построить мирный договор с Германией не на базе нового ковенанта, а на основе старых секретных соглашений между союзниками. Теперь президент Вильсон знает точно, что те самые силы, которые торжественно поклялись соблюдать принцип самоопределения народов, намереваются осуществить ранее задуманное: Франции передать Рейнскую область и Саар, Италии — Фиуме и Далмацию, Польше, Румынии и Чехословакии — их доли добычи. Если ему не удастся противостоять этому, мир будет заключен не на основе предложенных им и торжественно принятых конференцией гуманных принципов, а на основе позорных, осужденных им методов Наполеона, Талейрана и Меттерниха.

Четырнадцать дней длится ожесточенная борьба. Вильсон не хочет уступить Саар Франции, полагая, что таким образом, впервые следуя принципу самоопределения, он при дальнейшем обсуждении условий мирного договора исключает повторение подобных попыток нарушить этот важнейший принцип. И в самом деле, Италия, все требования которой противоречат принципу самоопределения, уже грозится покинуть конференцию. Французская пресса усиливает свой ураганный огонь по Вильсону, в Венгрии в борьбу за власть вступает большевизм, и, как утверждают союзники, большевизм вскоре затопит мир. Даже ближайшие советники Вильсона, полковник Хауз и Роберт Лансинг, все в большей степени сопротивляются президенту. Даже они, его старые друзья, советуют ему в связи с нарастающим в Европе хаосом как можно скорее заключить мирный договор, даже пожертвовав, буде в этом возникнет необходимость, парой идеалистических требований. Против Вильсона возникает единый фронт, а из Америки сообщают формируемое политическими врагами и соперниками президента общественное мнение, порицающее его позиции; в иные мгновения Вильсон чувствует, что его силам приходит конец. Однажды он даже признается своему другу, что одному против всех не устоять, и, если ему не удастся добиться своего, он готов покинуть конференцию.

Во время этой борьбы против всех на него нападает — изнутри — еще один, последний враг. Третьего апреля, как раз когда борьба между жестокой действительностью и еще не сформировавшимися идеалистическими идеями велась вокруг самого решающего пункта договора, Вильсон уже едва держится на ногах; приступ инфлюэнцы принудил шестидесятитрехлетнего человека лечь в постель. Но время требует от больного большего, чем способна дать его лихорадочная кровь, и нет ему отдыха; на пасмурном небе сверкают сигналы возможной катастрофы; 5 апреля к власти в Баварии пришли коммунисты, в Мюнхене объявлена советская республика, в любой момент полуголодная и окруженная большевистской Баварией и большевистской Венгрией Австрия может к ним присоединиться: с каждым часом сопротивления подписанию мирного договора растет ответственность этого одного человека за всё. Даже в постели больной не имеет покоя, его торопят, на него наседают. В соседней комнате совещаются Клемансо, Ллойд Джордж, полковник Хауз, все они полны решимости, во что бы то ни стало, любой ценой, форсировать заключение мирного договора. И эту цену должен заплатить Вильсон, жертвуя своими требованиями, он должен отказаться от своих идеалистических требований; его «длительный мир», его «окончательный мир» — и этого требуют теперь все — должен быть отброшен, поскольку стоит поперек дороги реальному, материальному, военному миру.