"Ну зачем остался?" - начинаю я терзать себя. Не очень-то приятно так вот, один на один, встретиться в тайге со снежным ураганом.

Густой сумрак непогоды уже окутывает землю. Ветер усиливается, врывается в бор могучим прибоем.

Пашка сидит мрачный, не сводит глаз с надвигающихся черных, разлохмаченных туч, точно в их грозных контурах он угадывает какое-то знамение. Рушатся все его планы.

- Что, Пашка, не нравится? - не выдерживаю я. Он встает, запихивает в огонь последние головешки, подходит к сосне, прислоняется спиною к стволу и подставляет буре лицо. Ветер стегает его снежной пылью, давит тяжким воем, то, вдруг, стихая, тянет к себе, дразнит и набрасывается с новой злобной силой…

- Ух, сатанюка, разыгралась! - цедит сквозь зубы Пашка и заметно вздрагивает от озноба.

- Зря мы с тобой не послушались дедушку: надо было домой идти, - говорю я. - Какому глухарю взбредет в голову высунуться с песней в этакую погоду?

Он не отвечает.

Заполошный ветер переходит в ураган: ничего не видно вокруг, все сливается в общем вое неба и тайги, в стоне падающих деревьев. Мир взбунтовался. Резко похолодало. Настоящая зима.

Парнишка продолжает стоять, прижавшись спиною к сосне, обхватив откинутыми назад руками ствол. Весь собранный как перед поединком. На лице -упрямство. Не могу понять, что с ним.

- Пашка, иди погрейся!

Пашка пропускает мимо ушей мои слова. Он захвачен ревущим ураганом.

Я поднимаюсь, подхожу к нему, беру его за руку, усаживаю к огню.

- Вы боитесь пурги? - спрашивает он, хмуря брови.

- Как сказать?.. - уклоняюсь я от прямого ответа.

- А мне хоть бы что! Страсть люблю в бурю ходить по лесу. - И в его заблестевших глазах вспыхивает и долго не гаснет азарт.

- Значит, не боишься бури?

- Нет! Чего бояться! Чем пуще ревет, тем больше хочется схватиться с ней.

- С кем?.. Что ты болтаешь!

- С бурей! - И парнишка угрожающе сжимает кулаки. - Человек сильнее. Главное, не трусить, - упрямо возражает он.

- Ишь ты, храбрец!

Он весь напружинивается, смотрит испытующим взглядом:

- Хотите, пойду сейчас?

- Куда?

Пашка кивает головою в ревущее пространство.

- Зачем?

- Схватиться с ней…

- Еще новости! Не дури.

- А с вами такого не бывало?

Его вопрос всколыхнул воспоминания. Рев урагана перенес меня в детство, такое же беспокойное, как у Пашки, с вечной жаждой приключений. И мне становится понятной брошенная им фраза: "Схватиться с ней…"

- Бывало и со мной в твоем возрасте, Пашка. Я страшно любил проводить дни и ночи на берегу моря во время шторма. Ты не представляешь, какое бывает море, когда на него налетит вот такой же ураганный ветер. С какой яростью и с каким ревом схватываются волны со скалами - жутко смотреть! Горы черной воды разбиваются в пыль о гранитные уступы. В шторме, Пашка, действительно есть что-то берущее тебя за душу. Да, ты прав, хочется побороться с ним… И вот однажды, когда был особенно сильный шторм, я не выдержал, решился…

- Правда? - воскликнул Пашка.

- Да, попробовал свои силы. - И я вспоминаю все подробности своей схватки с морем. - Чтобы прорваться в открытое море, надо было осилить первые две-три волны, иначе мне бы не выдержать поединка. Но каждый раз волны обрушивались на меня всей страшной тяжестью и отшвыривали далеко назад, на холодный галечный берег. Однако безрассудный азарт подстрекал, я снова и снова лез на горбы волн, пока не прорвался…

- А потом? - И парнишка нервно ерзает на валежине.

- Потом?.. Потом я повзрослел и уж не делал таких глупостей. - Я не стал говорить, что меня едва спасли. - А штормующее море по-прежнему люблю. Оно всегда дразнит меня, заманивает, но теперь я не поддаюсь.

- Значит, боитесь?

- Это не то слово, Паша. Просто во мне не осталось детской безрассудности, которой еще болен ты.

- Я бы не отступился, - ершится парнишка.

- В твоем возрасте все мы храбрые. Пошли-ка лучше за дровами, погреемся и будем собираться домой. Нечего нам тут больше делать.

Он согласно кивает головою и, уходя, бурчит что-то себе под нос.

Мы расходимся по лесу в поисках сушняка. Ветер налетает шквалом. Бор неистово гудит, точно о его стволы разбиваются волны бушующего океана. Становится все холоднее.

…Я подновляю костер. Присаживаюсь к теплу. Пашки еще нет.

Достаю хлеб, кусок шпика, оставленный нам Гурьянычем, разрезаю его пополам, поджариваю на углях.

Едкий дым от пригоревшего шпика, брошенный ветром в лицо, отрывает меня от дум. Пашки все нет. Начинаю волноваться. Где же он с дровами? И вдруг страшная мысль: не ушел ли в буран? Наверняка ушел. Надо же было мне рассказать про шторм!

Я вскакиваю, кричу сколько есть сил:

- Пашка!.. Пашка!.. - Но голос глушит буря.

Нигде никого. Только сосны упрямо качаются перед глазами да тучи, подвластные ветру, несутся мимо.

Бросаю в огонь остатки сушняка. Быстро съедаю хлеб со шпиком, укладываю котомку, беру ружья и покидаю стоянку. С черного неба на бор сходит густой, тревожный сумрак. Острое чувство тревоги овладевает мною.

Где найти Пашку?

Иду, тороплюсь. Бешеным морем гудит бор.

Вот след парнишки. Видно, что он не шел, а бежал, оставляя в настывшем снегу глубокие вмятины. Бежал наперекор ветру неровной, пьяной стежкой…

Я в глубине души спокоен за него. С ним ничего не должно случиться: в тайге он как дома, ночь его не страшит, спички у него за пазухой - костер разведет в любую погоду. Пусть уймет свой мятежный дух, поспорит с ураганом. Пусть закаляется. В жизни все это пригодится.

Настоящая зима окутала землю. Ни глухарей, ни гусиного крика в небе, ни пташки живой. Только я, как, есть один, бреду по омертвевшему пространству, шагаю среди качающихся стволов.

Снова повалил снег. В тучах гаснут остатки дневного света. Синеют и совсем пропадают просветы в бору. Вот и ночь. В темноте исчезает след парнишки - теперь не догнать.

Эх, Пашка, Пашка!..

Куда идти? Вспоминаю слова Гурьяныча: "Когда с поселка на ток едем, закатное солнце держу на затылке". Значит, обратно мне идти на закат. Достаю буссоль, ориентируюсь.

Враждебно встает предо мною незнакомая тайга. Бреду между чуть заметных стволов сосен навстречу буре. Чувствую, что тело спереди замерзает, немеет, и мне все чаще приходится поворачиваться спиною, идти пятясь или отдыхать, прислонившись к сосне с подветренной стороны. Как что-то безвозвратно далекое вспоминаю костер, брошенный на стоянке.

Новый порыв ветра слепит глаза снегом, перехватывает дыхание. Рев бора вырывается из шума урагана. Я нагибаю голову, прячу лицо, иду через силу, не зная куда. Становится все труднее перешагивать валежник. Устал. А ночь, кажется, завладела землей навечно, и ветер не утихает. Решаюсь развести костер, отогреться и тогда продолжать путь.

Сбрасываю ружья и котомку. Забираюсь под ель. Руки окончательно закоченели, не повинуются. Кое-как набираю сухих веток. Складываю их горкой на очищенной от снега земле, подсовываю под топливо виток березовой коры, хранившейся за пазухой, и уже предвкушаю тепло. Какое великое счастье -огонь! Что делал бы я без него?

С трудом запускаю кисть правой руки в карман брюк. Не чувствую, а скорее слышу, как пальцы касаются спичечной коробки, с трудом вытаскиваю ее и опять дую на пальцы, растираю их, думаю о том, что нельзя человеку одному в такую непогоду ходить по тайге.

С помощью зубов освобождаю коробку из резиновой упаковки. Пальцы, как грабли, беспомощны. Ничего не могу с ними поделать. Натираю кисти рук снегом, засовываю их глубоко под телогрейку, бегаю вокруг ели. Теперь и ноги не очень-то слушаются. Неужели не согреться? И тут вдруг начинаю ясно сознавать, как далеко я от поселка, что поблизости никого нет и что в такую бурю нехитро и погибнуть.