Трепальщик конопли прежде всего скептик. Он и еще одно деревенское должностное лицо, могильщик, о котором сейчас пойдет речь, — это вольнодумцы своей округи. Им столько раз приходилось говорить о привидениях, и они так хорошо знают все повадки злых духов, что сами их уже не боятся. Все они — могильщики, трепальщики конопли и призраки — трудятся по ночам. По ночам же конопельник рассказывает свои жалостные истории. Да позволят мне сделать тут небольшое отступление.

Когда конопля бывает должным образом подготовлена, то есть достаточно вымочена в проточной воде и подсушена на берегу, ее заносят во двор дома; там ее располагают стоймя маленькими снопами, которые стеблями своими, расходящимися книзу, и верхушками, связанными в пучки, в темноте сами по себе напоминают уже длинную вереницу маленьких белых призраков на тоненьких ножках, бесшумно скользящих вдоль стен.

Трепать коноплю начинают в конце сентября, когда ночи еще теплые, при бледном свете луны. Днем коноплю нагревают в печи; вынимают ее только вечером, чтобы трепать, пока она еще не остыла. Для этого пользуются особого рода станком, над которым укреплено деревянное трепало: ударяя по пазам станка, оно хлещет коноплю, не разрубая, однако, стеблей. Тогда-то и слышится в деревне среди ночи этот сухой и отрывистый стук трех стремительно следующих один за другим ударов. Вслед за тем наступает тишина; это чья-то рука передвигает пучок конопли, чтобы снова хлестать ее стебли, но уже по другому месту. Снова и снова раздаются знакомые три удара: теперь за трепало берется другая рука, и так продолжается до тех пор, пока луна не начнет бледнеть и не забрезжит рассвет. Так как работа эта длится всего несколько дней в году, собаки никак не могут привыкнуть к ней, и во все стороны разносится их жалобный вой.

В эту пору по деревне слышны необычные и таинственные звуки. Улетающие журавли парят на такой высоте, на которой и днем их нелегко разглядеть. Ночью же их можно только услышать. Их полный отчаяния хриплый крик где-то в заоблачной выси кажется призывом и прощальным приветом страждущих душ, которые тщетно стараются отыскать путь к небесам, куда неодолимый рок не дает им подняться, заставляя все время парить вокруг человеческого жилья: у этих птиц-кочевников, в то время как они следуют своей воздушной стезей, случаются странные заминки, и они бывают охвачены какой-то непонятной тревогой. Порою они сбиваются с пути — это бывает, когда своенравные ветры на большой высоте вступают в борьбу или меняют вдруг направление. Когда днем на небе появляются вдруг эти заблудившиеся птицы, видишь, как вожак их устремляется куда-то наугад, потом круто поворачивает и, возвратившись назад, летит теперь в хвосте растянувшейся треугольником фаланги, после чего все его сотоварищи искусно меняются местами и, перестроив свои ряды, снова следуют за ним в полном порядке. Нередко же после напрасных усилий измученный вожак отказывается вести караван; тогда его сменяет другой, который, в свою очередь, пытается найти выход из трудного положения, однако сплошь и рядом бывает вынужден уступить место третьему, которому удается наконец попасть в попутную струю воздуха и торжествующе возглавить полет. Но скольких все это стоит криков, сколько упреков, возмущений, какими дикими проклятиями на непонятном языке разражаются эти крылатые странники, сколько тревожных вопросов задают они друг другу!

В ночной тишине звучно отдаются эти зловещие крики и порою довольно долго кружатся над домами; и так как небо окутано тьмой, то помимо воли вас охватывают какая-то смутная жалость и тоска, которые длятся до тех пор, пока скорбная станица не исчезнет в необъятном просторе.

Есть еще и другие звуки, возникающие именно в это время года и доносящиеся по большей части из фруктовых садов. Еще не начали собирать плоды, воздух весь в бесчисленных шорохах и шуршаниях, и ночные деревья словно оживают и движутся впотьмах. То вдруг заскрипит согнувшаяся под нестерпимой тяжестью ветка, то сорвется яблоко и глухо ударится о сырую землю где-то у самых ваших ног. И вот вы слышите, как кто-то стремительно убегает, шелестит ветвями, шуршит травой; это дворовый пес, любознательный бродяга, всегда настороженный, дерзкий и вместе с тем трусливый, тот, что суется всюду, никогда не смыкает глаз, вечно что-то ищет, следит за вами, спрятавшись в кустах, и бежит при звуке упавшего яблока, думая, что вы бросили в него камень.

Вот в такие ночи под серым, затянутым облаками небом конопельник и рассказывает свои необычайные приключения. Он говорит о блуждающих огнях, о белых зайцах, о страждущих душах, о колдунах, превращенных в волков, о шабаше ведьм на перекрестке дорог и о совах, прорицающих в кладбищенской тишине. Помню, как, слушая его, я проводил эти первые темные часы среди движущихся трепал; их нещадные удары прерывали рассказ конопельника на самом страшном месте, и нас, детей, охватывал леденящий страх. Нередко бывало, что рассказчик продолжал говорить и вместе с тем хлестал коноплю; каких-то слов нельзя было разобрать: разумеется, то были ужасные слова — мы никак не решались просить его произнести их еще раз. Но от зиявшей на их месте пустоты становился еще таинственней и без того уже мрачный и страшный рассказ. Напрасно служанки напоминали нам, что слишком поздно, что нельзя оставаться так долго на воздухе и давно уже пора спать: самим-то им до смерти хотелось слушать и слушать.

А как страшно было возвращаться потом домой в деревню! Каким глубоким казался нам церковный портал, какой густой и темной — тень вековых деревьев! Ну, а кладбища-то мы и вовсе не видели: проходя мимо, мы закрывали глаза.

Однако конопельник, как и причетник, не только наводит на людей страх; ему доставляет удовольствие развеселить вас, он большой насмешник и может расчувствоваться, когда начинает воспевать прелести любви и брачной жизни; он собирает и хранит в памяти самые старинные песни и передает их потомству. Ему-то и поручается играть на свадьбах совсем особую роль, и мы увидим какую, когда будут подноситься подарки маленькой Мари.

После того как те, о ком шла речь, собрались в доме, все окна и двери очень тщательно заперли; забили даже слуховое окно на чердаке. Двери загородили досками, козлами, чурбанами и столами, как будто на дом готовилось нападение. В этой укрепленной твердыне воцарилась сопутствующая ожиданию торжественная тишина, пока вдруг вдалеке не послышались песни, смех и деревенская музыка. То была ватага жениха; во главе шел Жермен, а с ним самые бойкие его приятели, могильщик, родные, друзья и слуги, из которых и составлялась веселая и надежная свита.

Однако, подойдя ближе к дому, все замедлили шаг, пошептались между собой и притихли. Запертые в доме девушки оставили в окнах щелки, сквозь которые им было видно вновь прибывших и можно было следить за тем, какой они приняли боевой порядок. Моросил холодный дождь, и от этого борьба становилась еще напряженнее: в доме в очаге полыхал яркий огонь. Мари охотно бы сократила нудную медлительность этой традиционной осады; ей было неприятно видеть, как томится ее суженый, но на этот раз она была бессильна что-либо изменить, больше того — ей самой приходилось делать вид, что она разделяет своенравную жестокость своих подруг.

Когда оба лагеря расположились по своим местам, с улицы донесся ружейный залп, повергший в большое волнение всех окрестных собак. Те, что были заперты в доме, бросились с лаем к дверям, решив, что на их хозяев в самом деле напали враги, а маленькие дети, которых матери тщетно старались успокоить, тряслись от страха и ревели. Все это было так искусно разыграно, что человек непосвященный легко мог вообразить, что обитателям дома приходится защищаться от шайки кровожадных разбойников.

Тут могильщик, он же певец и ходатай жениха, стал перед дверью и жалобным голосом завел с конопельником, который приник к слуховому окну прямо над этой дверью, следующий разговор:

Могильщик