О, Рифма, бедное дитя,
у двери найденный подкидыш,
лепечешь, будто бы хотя
спросить: «И ты меня покинешь?»
Нет, не покину я тебя,
а дам кормилице румяной,
богине в блузе домотканой,
и кружева взамен тряпья.
Играй, чем хочется тебе, —
цветным мячом и погремушкой,
поплакав, смейся, потому что
смех после плача — А и Б.
Потом узнаешь весь букварь:
ведро, звезда, ладонь, лошадка,
деревья зимнего ландшафта
и первый школьный календарь.
И поведет родная речь
в лес по тургеневской цитате,
а жизнь, как строгий воспитатель,
поможет сердце оберечь.
И ты мою строфу найдешь,
сверкая ясными глазами,
перед народом, на экзамен
под дождь, осенних листьев дождь…
И засижусь я до зари,
над грустной мыслью пригорюнясь,
а Рифма, свежая как юность,
в дверь постучится: «Отвори!»
Осторожно входит весна,
осторожно, тревожно…
Еще даль никому не ясна:
что нельзя и что можно?
Мы с тревогой ждем телеграмм
и волнуемся очень,
оттого что жизнь не игра,
человек непрочен.
Вдруг подует ветер другой,
а друзей, на беду, нет.
И тебя смахнет, как рукой,
как пылинку сдунет.
Подуло серым севером,
погнуло лес ветрами, —
прощайтесь, листья, с деревом,
прощайся, сад, с цветами!
Пришла пора прощания,
дождя и увяданья,
вокзальное, печальное
«прощай» без «до свиданья».
В траве, покрытой листьями,
всю истину узнавший,
цветет цветок единственный,
увянуть опоздавший.
Но ты увянешь все-таки,
поникший и белесый, —
все паутины сотканы,
запутались все осы…
Ты ж, паучок летающий,
циркач на топком тросе, —
виси, вертись, пока еще
зимой не стала осень!
Пораженный пулей,
разбросал свой мозг лось.
Смотрит на тропу ель,
сердце с кровью смерзлось.
Будто брат умолк твой,
жжет слезами жалость.
Плача мордой мертвой,
на снегу лежал лось.
Водкой бы забыться,
лечь бы и проспаться!
Спусковой скобы сталь
прикипела к пальцам.
Нелегко в беде лгать.
Воздух тих и снег тих.
Братцы, что ж нам делать?
Как прожить без смерти?
Ель молчит, но ей ли
разгадать мой возглас?
На снегу у ели
разбросал свой мозг лось.