Поиск
Отношение к погоде
Солнце шло по небосводу,
синеву разглаживая.
Мы сказали про погоду:
— Так себе… Неважная… —
Ни дымка в небесном зале,
обыщи все небо хоть!
Огорчившись, мы сказали:
— Что ни день, то непогодь! —
Но когда подуло вроде
холодком над улицею,
мы сказали о погоде:
— Ничего, разгуливается! —
А когда пошли в три яруса
облака, ворочаясь,
мы, как дети, рассмеялися:
— Наконец хорошая! —
Дождь ударил по растеньям
яростно и рьяно,
дождь понесся с превышеньем
дождевого плана.
И, промокшая, без зонтика,
под навесом входа
говорила чья-то тетенька:
— Хороша погода! —
А хлеба вбирали капли,
думая: «Молчать ли нам?»
И такой отрадой пахли —
просто замечательно!
И во всем Союзе не было
взгляда недовольного,
когда взрезывала небо
магнийная молния.
Люди в южном санатории
под дождем на пляже
грома порции повторные
требовали даже!
Ветерки пришли и сдунули
все пушинки в небе,
стало ясно: все мы думали
о стране и хлебе.
«Иностранец»
Знаете, где станция
«Площадь Революции»?
Там вот иностранца
я увидал на улице.
Не из тех, которые
ради интереса
шлются к нам конторами
кругосветных рейсов.
Не из тех, что, пользуясь
биржевым затишьем,
ищут вплоть до полюса,
где поэкзотичней.
Мой шагал в дубленой
шубе из овчины,
а глаза влюбленные,
и не без причины!
Смуглотой румянятся
скулы южной крови.
Был мой «иностранец» —
черно —
угле —
бровый!
Он идет, приглядывается
к людям на панели,
видит, как прокладываются
под землей туннели,
видит, как без долларной
ростовщицкой лепты
обгоняем — здорово! —
сроки пятилетки.
И горят глаза его,
потому что чувствует:
это все хозяева
по снегу похрустывают;
это те, что призваны
первые на свете
солнце коммунизма
встретить на рассвете!
Все тебе тут новое,
книги не налгали,
и лицо взволнованное
у тебя, болгарин!
По глазам угадываю
мысль большую эту:
хочешь ты Болгарию
повести к расцвету!
Будущность могучую
родине подаришь!
По такому случаю
руку дай, товарищ!
Сто советских
Стадион в Кортина д'Ампеццо.
Тут нам общей песней не распеться.
Под навесом неба лиловатым —
тут простого люда маловато.
Сотни флагов плещутся на мачтах,
лампионы бьют в каток для матча,
и уселись, в замше, в выдре, в лире,
те, что горести не знали в мире.
А по льду, что жидкой сталью налит,
телом всем наскальзывая на лед
красные и желтые несутся,
и тогда полы трибун трясутся,
и тогда, глазея и зверея,
как на галереях Колизея,
стадион ревет, как в бурю берег,
вскакивает, машет: «Браво, швериг!»
Но недолго длится это «браво»:
в хор вступают на трибуне справа.
Это мы, туристы, сто советских,
мы дружнее избранных и светских.
А за нами — стадион «Динамо»,
миллион болельщиков за нами,
все, кто влазит на столбы и крыши,
все, кто ищет, где видней, где выше,
Гоним шайбу взглядами к воротам,
и очки встают на досках счета!
А за нами, в толпы вырастая,
смотрит стоя публика простая
и стучит в ладони: «Руссо! Браво!» —
вместе с нами на трибуне справа.
Помню…
Помню дни, помню дни дорогие,
помню молодость металлургии.
Помню первый чугун со счастливым
африкански-графитным отливом…
Помню искренность радости, помню
искры строк о построенной домне,
красоту ее помню и смелость,
и другой красоты не хотелось —
только кокса в разгаре и плеска
змей проката и яркого блеска
длинных рельс, по которым поедем
в коммунизм, к нашей полной победе.
Я дивлюсь стародавнему снимку,
той исчезнувшей жизни в обнимку,
тем ночевкам на стульях райкомов,
тем девчонкам, еще незнакомым,
и любви — это ж было любовью,
смехом губ, удивленною бровью,
тем желанным на стройку повесткам,
первой гордости — нашим, советским!
Помню первый объезженный «газик»,
разукрашенный красным, как праздник.
Были мы посчастливее Форда —
краску свежую гладили гордо,
руль вертели и хлопали дверцей
с замиранием в радостном сердце,
и пешком, гололедицей скользкой,
шли глазастой толпой комсомольской…
Помню дни, — никогда не забыть
отзвеневшие в дальних событьях,
но вернуться готовые завтра,
так как это не сказка, а правда.
Пусть вернутся, начнутся скорее,
никогда, никогда не старея!
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: