В море тихо. Осень. Ветра нет.
Вдруг крутнулись крылья ветряка!
Вертолет винтом как вертанет —
вверх — по-стрекозиному — с цветка.
Удивляюсь чуду наверху,
солнцу, что на западе горит,
небу и мохнатому зверьку,
что перед подсолнухом парит.
Удивляюсь, знаете, до слез!
Но и солнцу время увядать.
Сколько мне увидеть удалось,
сколько не удастся увидать!
И несмотря на все тревоги,
я телескоп люблю треногий,
а он за несколько копеек
покажет мне Кассиопею.
И на Луне пустынный кратер,
и пик Надежды на закате,
и море высохших Желаний,
и что-то новое в тумане.
И никакой загадки сфинкса, —
я с этим небом сжился, свыкся,
и среди звезд живу как дома,
где все знакомо, все знакомо.
И так привычно, рядом, вместе
встречаются глаза созвездий,
как через коридор соседи,
как всё на свете, всё на свете…
Метет метелица. Метет
метелица, метелица.
Мутит, мятется, метит лед,
и мечется, и стелется.
И шали стаскивает с плеч.
Кто возразить осмелится?
В трубу влетает, гасит печь,
и это ей — безделица.
Пустует мятая постель —
и тут мела метелица.
О, не безделица — метель,
когда в душе поселится!
Увлеченный похожестью слов
на журчания и шелестенья,
думал я, будто могут из них
создаваться ручьи и растенья…
Вот слова, словно горы песка,
я бреду среди них и поныне,
умирая от жажды в пустыне,
где ни капли воды, ни ростка!
Увлеченный похожестью снов
на явленья, поступки, событья,
думал я, что когда-нибудь их
в полный полдень смогу пережить я…
О, фантастика, о, пестрота,
сохраню ли я вас, просыпаясь?
Но сквозь пальцы, как пыль, просыпаясь,
остается в руках пустота.
Увлеченный похожестью глаз
на любви и надежды светила,
я хотел, чтобы в них наконец
ты тревогу мою приютила…
Мнимый свет! И во лжи этих глаз
я блуждаю, как нищий, по свету…
О, вкушая, вкусих мало меду,
и се аз умираю, се аз!..