Время тянется и тянется,
люди смерти не хотят,
с тихим смехом: «Навсегданьица!»
никударики летят.
Не висят на ветке яблоки,
яблонь нет, и веток нет,
нет ни Азии, ни Африки,
ни молекул, ни планет.
Нет ни солнышка, ни облака,
ни снежинок, ни травы,
ни холодного, ни теплого,
ни измены, ни любви.
Ни прямого, ни треуглого,
ни дыханья, ни лица,
ни квадратного, ни круглого
ни начала, ни конца.
Никударики, куда же вы?
Мне за вами? В облака?
Усмехаются: — Пока живи,
пока есть еще «пока».
Мне снилось, что я — мой отец,
что я вошел ко мне в палату,
принес судок домашних щец,
лимон и плитку шоколаду.
Жалел меня и круглый час
внушал мне мужество и бодрость,
и оказалось, что у нас
теперь один и тот же возраст.
Он — я в моих ногах стоял,
ворча о методах леченья,
хотя уже — что он, что я
утратило свое значенье.
Хоть бы эту зиму выжить,
пережить хоть бы год,
под наркозом, что ли, выждать
свист и вой непогод,
а очнуться в первых грозах,
в первых яблонь дыму,
в первых присланных мимозах
из совхоза в Крыму.
И в саду, который за год
выше вырос опять,
у куста, еще без ягод,
постоять, подышать.
А когда замрут навеки
оба бьющихся виска,
пусть положат мне на веки
два смородинных листка.
Хотя финал не за вершиною —
да будет жизнь незавершенною,
поконченной, несовершенною,
задачей, в целом не решённою.
Пусть, как ковер из маргариток,
без сорняков и верняков —
ждет на столе неразбериха
разрозненных черновиков.
И стол мой письменный — не дот,
и кто захочет — пусть берет.
Он календарь на нем найдет
с делами на сто лет вперед.
Жить мне хотелось на пределе —
с отчаяньем в конце недели,
что вновь чего-то недоделал,
что воскресенье день без дела.
И не спешил сдавать в печать,
а снова — новое начать.
Поэтому между поэтами
заметят: «Был богат проектами»
В числе лужаек не докошенных,
в числе дорожек незахоженных —
пусть я считаюсь незаконченным
и в том не вижу незаконщины!
Я не желаю жить задами
воспоминаний дорогих,
но кучу планов и задании
хочу оставить для других.
Беритесь — не страшась потерь.
А я — вне времени — теперь.