— Его из-за ливня так перевернуло…

Хоть я и был еще маленький, но уже знал значение слова «ливень» — автоматная очередь. В каморриста попало столько «капель», что его перевернуло. Голова внизу, а ноги наверху. Карабинеры открыли дверцу машины, и труп свалился на землю, как подтаявшая сосулька. Мы наблюдали за происходящим, никто и слова не сказал, что это зрелище не для детей. Ничья добродетельная рука не закрыла нам глаза. У трупа была эрекция. Узкие джинсы это подчеркивали. Я застыл в изумлении и долго не мог отвести взгляд. А потом на протяжении нескольких дней размышлял, как же такое могло произойти. О чем он думал, что делал перед смертью. Целые вечера я посвятил догадкам о том, что же занимало его мысли. Мучения продолжались до тех пор, пока я не набрался смелости обратиться за разъяснением и узнал: эрекция — довольно распространенное явление при насильственной смерти. Линда, наша одноклассница, увидев вываливающийся из автомобиля труп, заплакала и потянула за собой двух ребят. Сдавленные рыдания. Молодой человек в штатском поднял за волосы голову мертвеца и плюнул ему в лицо. Повернулся к нам со словами:

— Ну и чего плачете? Это была падаль, так что ничего не случилось, все в норме. Ничего не случилось. Не плачьте…

С тех пор при виде сотрудников криминальной полиции в резиновых перчатках, ступающих очень осторожно, чтобы, не дай бог, не сместить пыль или стреляную гильзу, я перестал им верить. Когда я оказываюсь возле жертвы раньше скорой помощи и становлюсь свидетелем последних минут жизни человека, уже чувствующего приближение конца, то всегда вспоминаю финал романа «Сердце тьмы»,[27] когда Марлоу возвращается на родину и к нему приходит женщина с вопросом о том человеке, которого она любила: что сказал Куртц перед смертью? Марлоу решает солгать. Говорит, умирающий звал ее, хотя на самом деле он о ней не вспоминал. Куртц произнес лишь одно слово: «Ужас». Считается, последнее слово находящегося при смерти человека отражает его последнюю мысль, самую главную и важную. Что он называет ту вещь, ради которой стоило жить. Это не так. Когда кто-то умирает, от него исходит только страх. Все или почти все инстинктивно произносят одну и ту же фразу, простую и банальную: «Я не хочу умирать». Чужие лица, заслонившие лицо Куртца и слившиеся с ним, выражающие страдание, отвращение и отказ от уродливой смерти в худшем из возможных миров, объятом ужасом.

После того как я увидел десятки мертвецов, окровавленных и выпачканных в грязи, испускающих тошнотворные запахи, на которых смотрят с любопытством или профессиональным безразличием, которых сторонятся, как прокаженных, и реагируют на них нервным вскриком, то пришел к одному-единственному выводу, настолько элементарному, что он граничит с идиотизмом: смерть отвратительна.

В Секондильяно у молодежи, подростков и детей уже сложились четкие представления о смерти и о том, как лучше умирать. Я проходил мимо места, где попала в западню Кармела Аттриче, когда услышал разговор двух парнишек. Голоса у них были серьезнее некуда.

— Я хочу умереть, как она. Два выстрела в голову: бах, бах — и все кончено.

— Но ей же в лицо, ей в лицо стреляли! Когда в лицо — это хуже всего.

— Ничего не хуже, это всего одна секунда. Какая разница, с какой стороны, все равно голова.

Я решил присоединиться и вмешался в разговор со своим предложением:

— По-моему, лучше в сердце. Один выстрел — и готово…

Но мальчику о боли было известно гораздо больше. Он подробно рассказал об ощущениях, сопровождающих попадание пули в тело, — как настоящий эксперт.

— Нет, в сердце — это плохо, очень плохо: больно, и умираешь только минут через десять. Легкие должны наполниться кровью, а сама пуля как раскаленное жало, которое проникает в тебя и проворачивается внутри. Когда попадают в руки или ноги — тоже плохо. Но это, скорее, похоже на укус змеи. Укус, который остается в твоей плоти. В голову же лучше всего, так хоть не обоссышься и в штаны не наложишь. Кто захочет еще потом корчиться на земле…

Он видел это своими глазами. И не один раз. Быть убитым выстрелом в голову — значит не трястись от страха, не ссать в штаны и не отравлять воздух вонью из дырок в животе. Интересуясь всеми подробностями, я расспросил его еще о смерти, о ловушках и засадах. Задал ему разные вопросы, кроме одного, который должен был бы задать: почему в четырнадцать лет он думает о том, как лучше умереть. Но эта мысль даже не пришла мне в голову. Вместо имени мальчишка назвал свою кличку. Ее позаимствовали из японского мультсериала «Покемоны». Паренек был светловолосый и коренастый, вот его и окрестили Пикачу. Он указал мне на двух типов в толпе, образовавшейся вокруг тела убитой женщины, они тоже остановились поглазеть на труп. Пикачу тихо сказал:

— Вон те, видишь, это они Куколку пришили…

Кармелу Аттриче называли Куколкой. Я постарался запомнить лица указанных парней. Они выглядели взволнованными и расталкивали людей, чтобы получше разглядеть, как полицейские накрывают тело. Они даже не скрывали свои лица, когда шли на дело. Потом сели неподалеку, у статуи Падре Пио, и подождали, пока вокруг трупа соберется толпа. Через несколько дней их накрыли. Целую группу собрали, чтобы убрать беззащитную женщину, вышедшую к убийцам в пижаме и тапочках. Группа прошла боевое крещение, превратившись из занимающихся розницей сбытчиков в боевые единицы. Самому младшему было шестнадцать лет, старшему — двадцать восемь. Предполагаемому убийце — двадцать два. Когда во время ареста один из них увидел вспышки и телекамеры, то засмеялся и принялся подмигивать журналистам. Взяли под стражу и «приманку» — шестнадцатилетнего подростка, позвонившего Аттриче по домофону и попросившего ее спуститься. Шестнадцать лет. Столько же было и дочери погибшей, которая, заслышав выстрелы, выбежала на балкон и разрыдалась, потому что все уже поняла. Расследование подтверждает, убийцы вернулись на место преступления. Чрезмерное любопытство. То же самое, будто поучаствовать в собственном фильме. Сначала в качестве актера, а потом — зрителя, но в той же картине. Видимо, правду говорят: кто нажимает на курок, не помнит в точности своих действий, поэтому ребята вернулись ради интереса, посмотреть, что же у них вышло и какое лицо было у жертвы. Я поинтересовался у Пикачу, входили ли эти молодчики в один из отрядов Ди Лауро или, может, только планировали объединиться. Мальчишка расхохотался:

— Тоже мне отряд! Они-то спят и видят… а сами ссыкуны малолетние… уж я-то видел настоящий отряд…

Может, Пикачу все выдумал или же просто пересказывал бродившие по Скампии слухи, но он не упускал ни малейшей подробности. Паренек описывал все так детально, что сомнения развеивались сами собой. Во время своего рассказа он с удовольствием наблюдал за моим изумленным лицом. У Пикачу была собака по кличке Карека, названная в честь бразильского нападающего из «Наполи», чемпиона Италии. Собака часто выбегала на крыльцо. Однажды она почуяла кого-то в доме напротив, обычно пустующем, подошла к двери и принялась царапать ее когтями. Через несколько секунд из-за двери полоснула автоматная очередь, сразив пса наповал. Пикачу сопровождал свою речь звуками:

— Тра-та-та… Карека сдох сразу же… а дверь бух!.. и резко распахнулась.

Паренек опустился на землю у стены, уперся в нее ногами и изобразил, будто он стреляет из автомата. Так сидел часовой, убивший его собаку. Место часового всегда прямо за дверью. Он сидит, подложив за спину подушку, и упирается подошвами в косяки, расположенные по бокам от двери. Неудобная поза не дает уснуть, а стрельба снизу вверх обеспечивает точное попадание в непрошеного гостя, причем сам часовой остается вне опасности. Как рассказал Пикачу, чтобы загладить вину за убийство собаки, его семье заплатили компенсацию, а ему самому предложили зайти в дом, где скрывался отряд. Он запомнил все, полупустые комнаты, в которых стояло лишь несколько кроватей, стол и телевизор.