— …Каждый воскресный вечер я получаю восемьсот-девятьсот евро, пусть эта работа и связана с крэком и кокаином, пусть за нее полагается пятьсот лет тюрьмы…
Все чаще молодые члены Системы прибегают к помощи «пушки», как они называют пистолет, чтобы получить желаемое — так мобильный телефон, музыкальный центр, машина или мопед становятся мотивами убийства. В Неаполе, наводненном детьми-солдатами, в лавках, магазинах или супермаркетах у касс нередко услышишь заявления наподобие этих: «Я из Системы Секондильяно» или «Я из Системы кварталов». Магические слова позволяют маленьким мафиози брать все что угодно, и ни один продавец никогда не осмелится даже заикнуться о деньгах.
В Секондильяно обновленную структуру военизировали. Мальчишек сделали солдатами. Пикачу и Кит-Кат привели меня в местную пиццерию к Нелло, выполнявшему ответственное задание: он кормил ребят из Системы, когда у них заканчивалась смена. Сразу за мной в ресторанчик ввалилась целая группа. Все неповоротливые, прямо увальни, кажущиеся толстыми из-за спрятанных под одеждой бронежилетов. Они оставили мопеды на тротуаре и зашли, ни с кем не здороваясь. Движениями и надутыми фигурами каморристы походили на игроков в американский футбол. Детские лица, у некоторых «бойцов» еще только борода расти начала, им было от тринадцати до шестнадцати лет. Пикачу и Кит-Кат усадили меня с ними, и вроде бы никто не возражал. Все что-то ели, но больше пили. Воду, кока-колу, фанту. Их мучила невыносимая жажда. Подростки попросили принести бутылку оливкового масла и поливали им каждую пиццу, жалуясь, что еда слишком сухая. У них во рту все пересохло: и слюна, и слова. Я сразу заметил, что они провели не одну бессонную ночь и были под действием таблеток. Им давали MDMA,[30] чтобы не клонило в сон и не хотелось есть слишком часто. Патент на MDMA принадлежал немецкой лаборатории Merck, которая во время Первой мировой войны снабжала наркотиком своих солдат — их называли Menschenmaterial, пушечное мясо, — таблетки помогали преодолевать голод, холод и страх. К этому же средству прибегали и американские шпионы. Теперь и маленькие солдаты получали свою долю искусственной храбрости и суррогатной выносливости. Они отрезали куски пиццы и ели, всасывали их в себя. От стола доносилось хлюпанье, какое производят старики, пьющие с ложечки бульон. Оторвавшись от еды, ребята снова стали заказывать воду целыми бутылками. И тогда я совершил поступок, за который мог дорого заплатить, но в тот момент мне казалось, что бояться нечего, передо мной сидели дети. Все равно дети, хоть и одетые в броню. Я поставил на стол диктофон и громко произнес, обращаясь к каждому из них, удерживая их взгляды:
— Смелее, вы можете сейчас говорить о чем захотите!
Никому мой поступок не показался странным, никто не заподозрил во мне легавого или журналиста. Кто-то выругался в микрофон, но наконец один мальчик согласился рассказать о своей карьере после нескольких наводящих вопросов. Казалось, он только этого и ждал.
— Сначала я работал в баре, получал в месяц двести евро, с чаевыми — двести пятьдесят, и только и думал, как бы уволиться. Хотел работать с братом в мастерской, но не взяли. В Системе у меня за неделю триста евро набегает, а если продажа хорошо идет, то еще и проценты от каждого «кирпича»[31] добавляются, в сумме получается триста пятьдесят-четыреста евро. Горбачусь как проклятый, но зато всегда надбавка выходит.
Затем двое ребят продемонстрировали свое умение рыгать, записав на диктофон целый концерт, и слово взял их друг по имени Саторе — нечто среднее между Саза и Тоторе:
— Раньше я все время проводил на улице, меня раздражало отсутствие мопеда, приходилось ходить пешком или ездить на автобусе. Я люблю свою работу, все меня уважают, и я могу делать что хочу. Теперь мне дали оружие, и надо постоянно быть здесь. Третий мир, Дома штрумпфов. Чувствую себя здесь как в ловушке, ни шагу вправо, ни шагу влево. Мне это не нравится. — Саторе улыбнулся и заорал в микрофон: — Выпустите меня отсюда! Передайте хозяину!
Их вооружили, обеспечили пистолетами и обозначили небольшую территорию, на которой они должны были работать. Слово взял Кит-Кат, он держал диктофон так близко, что записалось даже его дыхание:
— Я хочу открыть фирму по реконструкции зданий, склад или магазин, и Система должна обеспечить меня для этого деньгами, со всем остальным я сам разберусь, уж на ком жениться — точно решу самостоятельно. Моя невеста будет нездешней. Модель, негритянка или немка.
Пикачу вытащил из кармана колоду карт, и четверо присутствующих включились в игру. Остальные встали, потягиваясь. Никто из них так и не снял куртки. Я вновь принялся расспрашивать Пикачу об отрядах, но моя настойчивость начала раздражать его. Несколько дней назад он побывал в доме, где раньше базировался один отряд, они всё там разнесли, уцелел лишь mp3-плеер, который они слушали, отправляясь на выполнение очередного заказа. Эти песни члены отряда слушали по дороге к своей жертве, и теперь драгоценное собрание музыкальных файлов висело на шее у Пикачу. Я вежливо поинтересовался, не одолжит ли он мне его на время. Он рассмеялся, словно говоря, что, если я и принял его за психа, за идиота, раздающего направо и налево свои вещи, то он не обиделся. Мне ничего не оставалось, как выкупить раритет: пятьдесят евро — и плеер мой. Я тотчас надел наушники, собираясь наконец-то узнать, какое музыкальное сопровождение должно быть у расправы. Я ожидал услышать рэп, тяжелый рок или хэви-метал, но никак не подборку из песен неомелодистов и поп-музыки. В Америке стреляют, наслушавшись рэпа, а в Секондильяно убийство совершают под песни о любви.
Пикачу занялся раздачей карт и предложил к ним присоединиться, но я в этом ничего не понимал. Официанты были ровесниками молодых каморристов и смотрели на них с восхищением, не решаясь даже обслужить. Их обязанности собственноручно выполнял хозяин. Здесь работа подмастерьем, официантом или строителем сродни позору. Помимо основных причин: грязной работы, неоплачиваемых отпусков и больничных листов, десятичасового, в среднем, рабочего дня — ты еще и лишен надежды на какое-либо улучшение твоей жизни. Система по крайней мере хотя бы создает иллюзию того, что труд действительно вознаграждается, что существует возможность карьерного роста. Член клана никогда не опустится до работы подмастерьем, ни одна девушка не примет ухаживаний неудачника. Все эти раздутые от бронежилетов мальчики, вызывающие улыбку дозорные, похожие на кукол-игроков в американский футбол, мечтали о славе не Аль Капоне, но Флавио Бриаторе,[32] о карьере не наемника, но бизнесмена, окруженного толпой фотомоделей. Они хотели стать успешными предпринимателями.
19 января убивают сорокапятилетнего Паскуале Паладини. Восемь выстрелов. В грудь и голову. Через несколько часов стреляют в девятнадцатилетнего Антонио Аулетту, стреляют в ноги. Но 21 января наступает перелом. Слухи распространяются с быстротой молнии, не нужны никакие СМИ. Козимо Ди Лауро арестован. Лидер коски,[33] инициатор массовых убийств, как указано в обвинении прокуратуры Неаполя, глава клана, по признанию сдавшихся. Козимо прятался в квартирке площадью в сорок квадратных метров и спал на старой продавленной кровати. Наследник криминальной империи, способный на одной только наркоторговле зарабатывать по пятьсот тысяч евро в день и жить на роскошной вилле стоимостью в пять миллионов евро, был вынужден скрываться в вонючей дыре неподалеку от своего предполагаемого дворца.
На Виа Купа-делль-Арко рядом с домом семьи Ди Лауро буквально из ниоткуда появилась вилла. Элегантное поместье XVIII века, перестроенное в помпейскую виллу. Имплювий, колонны, лепнина и скульптуры, подвесные потолки и парадные лестницы. Эта вилла для всех была загадкой. Никто не знал ее официальных владельцев, карабинеры проводили одно расследование за другим. Но у местных жителей даже сомнений не было: дворец предназначался для Козимо. Карабинеры обнаружили виллу совершенно случайно, когда, проходя мимо внушительного забора, увидели внутри рабочих, которые, заметив людей в форме, мгновенно разбежались. Война помешала закончить ремонтные работы, завезти мебель и повесить картины, чтобы дом стал королевской резиденцией, новым сердцем распадавшегося на глазах клана Секондильяно.