— Хороша, а, Дан?

Передав энное число кадров… по счастью, горцы традиционно носили довольно массивные браслеты на запястьях и разнообразные амулеты на шее, и эти безделушки были буквально нашпигованы аппаратурой… Дан уже думал, что пора уходить, как вдруг произошла сцена, значения которой он сразу не понял — в отличие от Поэта, сорвавшегося с места прежде, чем Дан успел сориентироваться. По-видимому, Поэта насторожили жесты собравшихся кучкой нескольких наиболее крепких мужчин-дикарей. Неожиданно один из этой компании отделился от прочих и пошел прямо к девушке, которой любовались Дан с Поэтом. Подойдя вплотную, он схватил ее за волосы, грубо намотал себе на руку ее роскошную гриву и поволок к товарищам. Тут-то и добежал до загородки Поэт, сидевший вместе с Даном метрах в десяти от загона, выхватил у ближайшего из стражей длинное копье и с силой кольнул дикаря. Тот взвыл и выпустил свою жертву, с истошным воплем кинувшуюся к ограде, к Поэту, рядом с которым столпились почти все воины девятки, сторожившей загон. Дан подошел к ним вслед за девятником.

— Хотели сожрать? Конечно, сожрут, куда им деваться? Которая — эта? — некоторое время девятник рассматривал девушку, потом, осклабившись, повернулся к Поэту. — Слушай, а она недурна. У тебя есть вкус. Ну раз она тебе так приглянулась, забирай ее. Надоест — приведешь обратно.

Так все и получилось — неожиданно не только для Дана, но и для самого Поэта. Конечно, от беспощадной логики Марана становилось не по себе, но с другой стороны…

— Я давно ее приметил, — сказал вдруг Маран, не поднимая головы от своего медленно разгоравшегося костра. — Она чем-то похожа на Лану.

— На Лану? — удивился Дан.

— Нет?

— Не знаю. Разве что хрупкостью… не знаю, на кого она похожа, но она очаровательна.

— Бесспорно. У этих дикарей совершенно отсутствует эстетическое чувство. Обречь на гибель такое создание, оставив существовать столько уродов…

— Уродов? Маран! Скажи, пожалуйста, тебе не показалось, что степень их уродства выходит за пределы… ну просто уродства? Что это болезнь?

— Показалось.

— И что ты на этот счет думаешь?

— Я? Мне трудно судить об этом, Дан. Не хватает знаний.

Дан вытаращил глаза. Такое от Марана он слышал впервые, больше, впрочем, его потрясли не сами слова, а естественность, с какой они были произнесены… Черт возьми, а ему казалось, что за эти полтора года он изучил характер Марана досконально, во всяком случае, настолько, чтобы не встречаться с неожиданностями, и нате вам! Он поспорил бы на что угодно, что Маран никогда не признается в невежестве или неосведомленности, ну если уж придется, сделает это с большой неохотой и смущением… поспорил бы и проиграл.

— Впрочем, пока вы совершали подвиги во славу красавиц-людоедок, я поднатужился и, представь себе, вспомнил один любопытный эпизод. В бытность мою главой правительства мне как-то докладывали… некий медик, которого при Изии никто не хотел выслушать, добрался-таки на самый верх… Так вот, на одном из рудников было замечено, что рабочие часто заболевают какой-то неизвестной болезнью. Более того, у них рождались дети-уроды. Тот медик доказывал, что причиной было вещество, содержавшееся в руде. Я дал разрешение… Ила Лес попрекнул бы меня любимым местоимением, но ничего не поделаешь, они с умным видом отмахнулись от медика, и действовать пришлось опять-таки мне… Я дал разрешение, рудник временно закрыли и послали несколько человек разобраться с этой рудой. Но это же дело долгое, при мне, во всяком случае, ни до чего не докопались… Я вот думаю, Дан, нет ли здесь чего-либо в этом роде?

— Ну Маран! А говоришь, не хватает знаний. Надо отправить на анализ песок. Погоди-ка! — Дан начал лихорадочно нажимать на выпуклости своего браслета, в спешке не сразу нашел радиометр… нет, ничего такого, обычный фон… Хотя… Нет, повышение слишком незначительно, чтобы привести к подобным последствиям, не выше допустимого… Но откуда оно вообще взялось? Да, песок непременно надо отослать наверх, как только появится возможность…

За Мараном пришли поздно вечером. Вестник неслышно возник рядом с затухавшим костром, у которого сидели Маран с Даном, предоставив Поэту упражняться в шатре со своей Ат, так звали дикарку, в произношении слов языка людоедов, за четыре дня тот уже установил и выучил их сотни две… первое, что стало понятно и ему, и остальным — оба, и Маран, и Дан частенько присутствовали на «уроках», что дикарский язык был далеко не дикарским, в нем обнаружились понятия для обозначения вещей, которых дикари не имели и не могли иметь, например, лестница… Вестник передал Марану приказ немедленно идти к Лахицину и исчез так же неслышно, как появился.

Дан вскочил сразу, а Маран еще пару минут медлил, задумчиво глядя на догорающий огонь, потом поднял глаза на стоявшего в ожидании Дана и сказал:

— Не знаю, Дан, стоит ли тебе идти со мной. Я подозреваю… Нет, скорее, опасаюсь…

— Чего?

— Лахины крайне ревностно оберегают свои тайны и очень не любят посвящать в них чужаков. Так?

— Думаешь, они отведут мою кандидатуру?

— Нет, не думаю. Более вероятно, что они согласятся использовать нас обоих, но потом…

— Уберут лишних свидетелей?

— Да. И касается это, в основном, тебя.

— Почему? — спросил слегка задетый Дан. — Чем это ты лучше меня?

— Происхождением.

— Как?!. Ах да!.. Хм…

— Что скажешь?

Дан пожал плечами.

— Так или иначе… Я летел на Перицену не для того, чтоб ты делал дело, а я отсиживался в шатре.

Маран на это ничего не ответил, и быстро собравшись, они зашагали к недальним барханам, за которыми располагался лагерь Лахицина.

Лахицин неподвижно стоял перед своим шатром, глядя в небо над горизонтом, необычно светлое на севере.

— Близится переход весны в лето, — сказал он негромко. — Время песчаных бурь.

Он круто повернулся, и Дан понял, что кехс разговаривал не сам с собой, он услышал шаги… ну конечно, его шаги, он так и не смог, как ни старался, перенять у Марана его беззвучную походку…

— Ты не один, сын Чицина? — в голосе кехса прозвучала досада с оттенком недоумения.

— Я полагаю, ты вызвал меня в связи со словами полководца Деци, сказанными мне восемь лун назад? — спросил Маран.

— Да.

— Я обдумал эти слова. Половина моей крови — кровь лахина, а мой родич Дан — истый горец, горское чутье у него острей, чем у меня. Он может пригодиться для служения Лаху. Если нет, он уйдет.

Лахицин ответил не сразу. Он внимательно оглядел Дана, спросил:

— Ты знаешь язык лахинов?

— Знаю.

— Для чего ты его учил? — в этом вопросе Дану почудился оттенок подозрительности.

— Я всегда мечтал побывать в великом государстве Лах, — он постарался вложить в свой ответ максимум искренности.

— В Лах нелегко попасть, но уехать из Лаха еще трудней.

— Разве есть люди, желающие покинуть Лах? — спросил Маран удивленно.

— Каждый человек стремится к себе на родину, хороша она или плоха.

Реплика Лахицина была неожиданной, за прошедшие месяцы и Дан, и Маран привыкли к безудержному восхвалению лахинами своего отечества, как-то само собой разумелось, что все люди и народы должны тяготеть к Лаху. Пытался ли Лахицин определить меру их искренности или просто высказал, что думал?

— А что такое родина, кехс? — сказал Маран задумчиво. — Земля? Камни? Родное племя? Отец и мать? Любимая? Или просто незнакомые люди, которые говорят с тобой на одном языке?

— Все это и многое другое. Книги, на этом языке написанные. Храмы, этими людьми построенные. Боги, которым молятся в этих храмах.

— Народ моей матери не пишет книг, кехс. Он не строит храмов. Богов, которым молится, он носит в сердце. Наши отцы и матери умерли. Наши возлюбленные, все наше племя, наши друзья и родные погибли при передвижке скал, мы с Даном уцелели только потому, что охотились в отдаленных лесах. Мы скитались от очага к очагу, нигде не задерживаясь, ведь сыну лахина и внуку вождя трудно быть простым охотником, а иначе невозможно, потому что в каждом племени свои вожди. Нас немногое удерживает на родине. Разве что камни, на которые мы карабкались в детстве.