— Ну вот, — полушутливо, полужалобно сказала Ина, — видишь, что ты наделал? Ты оставил меня на целую ночь без мужа. Раз он так руки выставил — пиши пропало. Значит, чешутся. Ну Маран!

Дан неожиданно обнаружил, что сидит, и невольно усмехнулся. В момент вызова он лежал на диване, водрузив ноги на подлокотник — диван был ему короток, и листал толстенный том недавно переизданного руководства по теории науки о движениях, так именовалась на Торене дисциплина, аналогичная земной физике. Дежурный станции прервал его на самом интересном месте.

— Дан, шеф на станции. Какая у тебя обстановка, когда сможешь говорить? Прямо сейчас? Тогда я передаю тебя шефу.

Но Железный Тигран сказал только:

— Здравствуй, Дан. — И сразу же, — погоди минуту…

И эфир стих.

И Дан обнаружил, что сидит. Ну ты даешь, Даниель, еще бы стойку «смирно» принял, сказал он себе, и хотел было снова лечь, как раздался стук в дверь. Стук был условный… Нет, не Маран, у Марана свой ключ, кто же? Он встал, и тут снова послышался голос Тиграна.

— Извини, Даниель, срочное дело. Я тебя вызову минут через двадцать, — торопливо проговорил шеф и отключился.

Интересно, что стряслось, беспокойно подумал Дан, направляясь к двери. Почему прилетел шеф? Раньше, чем собирался? Неужели назревает какая-то критическая ситуация, которую Железный Тигран опять угадал, учуял за десятки световых лет? Это кажется смешным, но… Но так и бывает. Как правило…

Он выглянул в глазок. За дверью стоял Поэт… Ну и видик! Дан присвистнул, отжимая задвижку. Под глазом у Поэта красовался огромный синяк, щека распухла, на подбородке темнел кровоподтек.

— Ты что, подрался? — спросил Дан, запирая дверь.

— Да пришлось набить морду одному идиоту.

Дан фыркнул.

— По твоему виду этого не скажешь. Больше похоже на то, что морду набили тебе.

Поэт улыбнулся, но снова помрачнел.

— Не могу привыкнуть. Этот подонок в моем присутствии позволил себе произносить речи во славу Изия. Представляешь?

— Представляю.

— Нет, не представляешь. Чтоб человек с пеной у рта утверждал, что на повороте истории не место сентиментальным раздумьям и колебаниям, что необходимо уничтожать врагов недрогнувшей рукой… А когда его спросили, кого он подразумевает под врагами, он ответил небрежно, одним словом: всех несогласных. Понимаешь? Всех несогласных! Ну а если случайно расправятся с согласными? Пустяки. В большом деле без ошибок не обойдешься…

— И ты полез бить ему морду?

— А что мне оставалось делать?

— Это не метод.

— Нет, Дан. Это метод. Это тот метод, который им близок и понятен. По-людски можно говорить с людьми, а убеждать такого подонка… Да что там, если два с половиной миллиона погибших для него не аргумент, какой логикой его можно припереть к стенке? Нет, единственный аргумент для него это тот, который проделает дыру в его собственной шкуре! Я размахнулся и дал ему в морду изо всех сил, а потом сказал, что по сравнению с тем, что выделывали с людьми палачи Изия, это поцелуй любовницы, пусть знает…

— И чем это кончилось?

— Чем? Он дал мне сдачи. А потом началась общая драка. Страшнее всего, что там были люди, которые дрались на его стороне. На е-го сто-ро-не! Великий Создатель! Жить не хочется!

Он махнул рукой и пошел в комнату. Дан последовал за ним и, поколебавшись, все-таки осторожно спросил:

— А на чьей стороне было большинство?

Но Поэт ответил уверенно:

— На моей.

— Вот видишь…

— Ничего я не вижу! — Поэт расстроенно повалился на диван и замолчал.

— Дай я тебе смажу его мазью.

— Кого?

— Не кого, а что. Синяк. Через час пройдет.

— Ах, какая разница! Разве в синяке дело? Что ж это такое, а, Дан? Честное слово, я когда-нибудь сойду с ума! Я уже схожу. Я ненавижу их, Великий Создатель, как я их ненавижу!

— Кого?

— Рабов! — выкрикнул Поэт. — Рабов! Особенно вот таких идейных рабов, которые под свое рабство подводят целую платформу да еще и других убеждают. Убеждают и развращают! Потому что рабство это разврат ума и души. Я их так ненавижу, что иногда мне хочется их убивать. Я начинаю уговаривать себя, объяснять себе, что они не виноваты, что всему виной эпоха, что это система растлила их… а потом думаю — а разве я жил в другое время? Почему же я не такой? А Маран? А Дина? А Лей? И снова начинаю ненавидеть. Нет, во всем виновата натура, низкая, подлая, рабская натура! Они хуже Изия, хуже Лайвы, любой тиран ничто без толпы рабов, готовых лизать его ботинки, это рабы погубили страну и народ…

— Ну, вину рабов все-таки нельзя сравнить с виной тирана, — возразил Дан.

— Нельзя? А по-моему, это одно и то же. Да-да, раб и тиран — это одно и то же.

— Что-то ты заговорился.

— Нет. Погоди-ка… — Поэт вдруг сел и стал выстукивать на подлокотнике дивана какой-то ритм, а потом с сожалением сказал: — Жаль, ситы нет… Ладно, ничего. У тебя бумага есть? И ручка… Ручка у меня самого есть, дай бумагу.

Дан молча подал ему блокнот, который использовал вместо закладки. Поэт выхватил его и ушел на кухню.

Дан вернулся на свой диван, попытался было снова взяться за «Науку о движениях», но перевернув пару страниц, отложил ее и задумался. Поди угадай, какие вопросы собирается задать шеф. То есть его, конечно, интересует обстановка в Бакнии, но что именно? Последние материалы он наверняка уже просмотрел — чего же там нет? Обстановка в Бакнии. Как ее можно охарактеризовать кратко, но точно? Вот беда… Дан с детства увлекался афористикой, любил четкие формулировки древних латинян, в неприкосновенности вошедшие в интер, но придумать что-то краткое и емкое сам не умел. Да и как охарактеризуешь ситуацию в целом государстве одной фразой или хотя бы… Ага! Кажется, нашел. Ну конечно! Моральный террор. Физический террор Изия Лайва заменил моральным… хотя это не совсем верно, при Изии было сочетание того и другого, а Лайва… осенние события то ли напугали его, то ли научили… или дело в том, что Маран обнародовал факты физического террора?.. Обнародовал, выпустил всех политзаключенных, снял все судимости, приказал уничтожить все заведенные досье… Как бы то ни было, отмененный Мараном закон о государственных преступлениях остался в прошлом. Убивать перестали. Но намного ли моральный террор легче? Он растлевает души ничуть не меньше… тем более, что неподъемной тяжестью он обрушивается прежде всего на людей творческих, ведь для подлинного художника молчать или лгать все равно, что умереть…

Послышалось щелкание замка… или нет? Дан встал и выглянул в коридор. Это были Маран с Митом, усталые и раздосадованные.

— Что случилось?

— Ничего, в том-то и дело, — откликнулся Маран, проходя в комнату. Он взял со стола бутылку карны, сорвал колпачок и стал пить прямо из горлышка. Потом присел на край стола. — Стена. Удвоенная секретность. Утроенная. Стократная. Единственное, что понятно — этим занимается не Наружная Охрана.

— Внутренняя?

— Скорее всего, лично Песта. Которого я выпер, а Лайва, естественно, взял обратно… Хочешь? — он протянул бутылку Миту, в этот момент раздался вызов, Дан предостерегающе поднял палец, и Маран так и застыл с бутылкой в протянутой руке.

— Могу поклясться, дурная весть, — пробормотал он.

— Даниель, — сказал каким-то чужим голосом Железный Тигран, — где Маран, далеко?

— Сидит напротив меня.

— Передавай и ему. Сразу, чтоб не терять времени. Три часа назад, на полигоне в юго-западном районе Бакнии, близ границы, координаты… — он назвал ряд цифр, которые Дан, произнеся, тут же забыл, — взорвано ядерное устройство. Типа простейшей атомной бомбы. Взрыв был наземный, образовавшееся радиоактивное облако движется на северо-восток. Не знаю, случайность это или преднамеренность, но в момент взрыва дул северо-западный ветер, который должен был отнести все это в Дернию. Однако ветер переменился. А там облачность. Метереологи тут посчитали… Словом, радиоактивные осадки с вероятностью 98–99 процентов выпадут в провинции Вагра, на протяжении более чем двухсот километров. Практически захватят весь юг провинции — от города Вагра до границы. Начнется это примерно через полтора часа. Ясно?