— Ну как? — спросил Дан, запахивая халат и входя.

— Нуль, — ответил Маран коротко.

— Разведчики…

— Там же, где в первый день. Никаких зацепок. И даже мои ребята не знают абсолютно ничего. Уникальная ситуация — никаких слухов, разговоров, предположений. Конечно, розысками они по собственному почину не занимались, но держали ушки на макушке. И — ничего. Последняя надежда — Поэт.

— А что может знать Поэт? — удивился Дан.

Маран усмехнулся.

— Ты недооцениваешь его любознательность. Он обычно в курсе всего. Но главное не это. Конечно, он не поступил к Олбрайту в советники официально, но советами его не обделял. Он часто тут бывал, и Дик неоднократно совещался с ним по поводу бакнианских дел. Так что осталось ждать, пока он обнаружится.

— А догадок у тебя нет? — спросил Дан.

— Ну догадки у меня появились еще на Земле.

— Но они нуждаются в подкреплении?

Маран посмотрел на него испытующе.

— По-моему, они есть и у тебя, — сказал он.

Дан покраснел.

— Не смущайся. Ну?

— Уровень конспирации, — начал Дан, — настолько высок, что…

— …заставляет подозревать участие в деле весьма крупных фигур, — закончил за него Маран. — Ты это хотел сказать?

— Примерно.

— Согласен, — сказал Маран. — Узкий круг исполнителей, сильное влияние сверху и страх снизу. Проговориться означает потерять жизнь. Либо…

— Либо?

— Либо непосредственных исполнителей уже убрали. Кто способен на такие комбинации, я догадываюсь. Но мне непонятен смысл… Пойди оденься, надо быть готовыми, вдруг понадобится выйти.

Поэт появился, когда Дан был в ванной.

Приняв наскоро холодный душ и побрившись, Дан, скидывая на ходу халат, прошел в комнату и услышал голос Марана, который говорил с досадой:

— Ты вообразить себе не можешь, какой замечательный клубок мы нашли. И даже выдернули кончик нитки, теперь только и делай, что отматывай дальше. Но вместо того я вынужден опять заниматься этими подонками. Надоело, ей-богу!

— Ты прав, — ответил ему Поэт, — вот они у меня где! Пора с этим что-то делать.

— Что ты предлагаешь? — спросил Маран.

— Я? — удивился Поэт. — По-моему, ты у нас главный выдумщик. В прошлый раз…

— В прошлый раз, — возразил Маран, — ты дал мне информацию, на которой я все построил. Сейчас она у тебя есть?

— Вряд ли, — сказал Поэт с сомнением.

— Ладно, это не к спеху. Но про похищение Олбрайта ты что-нибудь знаешь? Какие-то соображения у тебя есть? И ради Создателя, не говори нет, потому что ты — моя последняя надежда.

— Ну… Соображения, конечно, имеются, но… Мне трудно судить, Маран. Я тебе расскажу, а ты сам решай, имеет это отношение к делу или нет.

— Ага. Погоди минуту, — сказал Маран и крикнул: — Дан! Что ты там копаешься? Иди сюда.

Дан задержался, решая, как одеться, улетев с Земли в начале осени, он попал на Торену в разгар или нет, последнюю треть бакнианского лета и никак не мог выбрать форму одежды. Когда Маран окликнул его, он вспомнил, что тот был в спортивной сорочке, и, подумав, что жителю Бакнии лучше знать, быстро натянул нечто схожее.

— Здравствуй, Дан, — сказал Поэт, радостно раскрывая объятья. — Ну как, узнал наконец, что хотел?

— Что хотел? — переспросил Дан.

— Узнал, узнал, — сказал Маран нетерпеливо. — И даже уже почти освоил низшую ступень.

— Ну? — удивился Поэт. — Это называется не терять времени зря.

— Ладно, перейдем к делу!

— Погоди. Ты не сказал мне, как у тебя с Наи.

— Нормально, — ответил Маран сдержанно и даже сурово, но Поэт резко повернулся к нему и уставился на него.

— Нормально? — сказал он, улыбаясь. — Пусть так.

— Опять ловишь? — спросил Маран.

— Представь себе.

Маран нахмурился, Дан думал, что он поменяет тему, но тот неожиданно осведомился:

— Ну и как?

— Новое качество, — сказал Поэт. — Или оттенок. Расшифровать?

— Давай.

— Когда я тебя провожал, я ловил одно чувство, сквозь которое невозможно было пробиться глубже. Я потом еще долго размышлял, хватит ли тебя при твоей занятости на то, чтобы использовать свой шанс. Ведь любую страсть, как бы сильна она не была, можно рано или поздно утолить, а вот есть ли что-то за ней?

— Есть? — поинтересовался Маран.

— Теперь да.

— Что?

— Нежность. Радость, даже ощущение счастья.

Дана поразило выражение лица, с которым Маран все это выслушал, он ожидал смущения или того, что тот оборвет откровения Поэта, но Маран серьезно кивнул и спросил:

— А Дана ты тоже чувствуешь?

— Почти нет, — сознался Поэт.

— Сейчас или вообще?

— Сейчас, во всяком случае.

— Дан, — сказал Маран задумчиво, — помнишь тот вечер на Палевой, когда мы с тобой прогулялись к морю и встретили там островитянина?

— Ну?

— Потом вернулись домой, вернее, к дому, и ты пошел спать, а я… — Он замолчал, но у Дана и без того вспыхнула в памяти картина жуткого пробуждения на следующее утро и всего, что было дальше. Он невольно ушел в воспоминания и не сразу заметил, что Поэт повернулся теперь к нему и изучающе смотрит на него.

— Ну как? — спросил Маран.

— Гнев, — ответил Поэт, — тоска… Еще что-то, смущение, стыд, нечто похожее… Конечно, тебя я чувствую лучше.

— Неудивительно. Видимо, давность и крепость эмоциональных связей играют немалую роль… А что от меня идет сейчас?

— Не знаю, как назвать. Любопытство, интерес…

— А то? Насчет Наи?

— Вот сейчас вспыхнуло. До этого словно не было.

— Понятно. Чтобы ты уловил эмоцию, ее надо, так сказать, отмобилизовать. Ты задаешь вопрос и слышишь. Так?

— Пожалуй, — согласился Поэт. — Как правило. Но не всегда.

— Естественно. Человек может и сам включиться. Послушай, а как насчет вектора?

— Какого вектора? — не понял Поэт.

— Ну откуда ты знаешь, что мои чувства относятся к Наи, а не к другой женщине?

— Этого я не знаю. Имени на них не написано. Я просто предполагаю… Мы же говорим о ней и…

— Но ты ведь уловил тогда в Латании, что та ненависть и прочие эмоции были направлены на меня?

— Уловил. Но как?.. — Поэт задумался.

— Погоди-ка… Что теперь?

— Теперь? — Поэт оживился. — Ты думаешь о Дане?

— Да.

— Я чувствую тепло, которое… Ого! — Он так и подскочил. — А сейчас ты подумал обо мне? Здорово! Я прямо вижу, как это поворачивается… Вроде стрелки компаса. Я понял, я улавливаю вектор, как ты выражаешься, если он направлен на присутствующего. И даже оба конца, если они тут… А насчет Наи — это просто уходит куда-то вдаль…

— Надо поэкспериментировать, — предложил Дан.

— Поэкспериментируем. Но только не сейчас. Давай, Поэт, выкладывай.

— Насчет Дика?

В дверь постучали, и высокая улыбчивая женщина лет сорока внесла поднос с завтраком — роботов в посольстве не держали, как и вообще в земных учреждениях на Торене. Она хотела накрыть на стол, но Маран, поблагодарив, отослал ее и принялся разливать кофе сам, кивнув Поэту, чтобы тот приступал к рассказу.

— Видишь ли, — сказал Поэт, отпивая из чашки. — Дик отдавил кучу мозолей. Он, по-моему, слишком торопился.

— Как Маран образца 759 года? — спросил Маран.

— Почти.

— В чем это выражалось конкретно?

— Начнем с того, что он развернул бурную просветительскую деятельность. Та встреча в Старом зале его раззадорила. Правда, контактов такого масштаба больше не было. Разок он приходил на мой концерт, я пел песню о Земле…

— Ты написал песню о Земле? — обрадовался Дан.

— Конечно. Я же сказал, что напишу… Кстати, Маран, я написал в ваше отсутствие даже не десять, а двенадцать песен, так что свою часть договора я выполнил.

— Свою я выполню при двух условиях, — ответил Маран, усмехнувшись. — Первое: если мне дадут командовать еще какой-нибудь экспедицией. Второе: если тут все кончится благополучно, и мы останемся целы. Но не отвлекайся. Итак, ты пел о Земле…

— И пригласил Дика. Посадил в первый ряд. Многие его узнали, после концерта собралась куча народу, он с ними беседовал. И проповедовал демократические ценности, это у него бзик такой, везде и всюду восхвалять демократию. Что он и делал. Вообще он их изрядно донимал. То просил показать ему какое-нибудь производство и принимался объяснять рабочим что-то про акции. То отправлялся посмотреть деревню и начинал толковать про землевладение и торговлю… Кстати, он устроил тебе широкую рекламу — рассказывал в деревнях, что ты хотел раздать землю, но тебе не позволили…