Взяв полотенце с полки, я вытерла лицо и посмотрела на кусок белой материи в руках. Подумала, улыбнулась про себя и небрежно бросила полотенце на раковину. Так намного лучше. Надо как–то нарушить этот холодный порядок. Я вернулась в гостиную. Эрик по–прежнему спал, правда, он перевернулся, и теперь одна его рука свисала с дивана.

Я прошла в кухню, снова открыла холодильник и нашла там пакет с огурцами, пачку нарезанной ветчины и сыр Филадельфия. Тихо открыла несколько шкафчиков в поиске хлеба, но ничего, кроме хлебцев с отрубями не нашла. Недолго думая, я взяла одну из вчерашних тарелок, положила на них хлебцы, сверху немного сыра и по куску ветчины. Завершили композицию огурцы, которые я по привычке тонко нарезала вдоль. Часть я бросила в графин и залила минералкой из холодильника. Завтрак готов. Я хотела сварить кофе, на самом деле я просто мечтала о кофе, но кофемашина очень шумит, а мне почему–то не хотелось будить Эрика. Поэтому я просто взяла телефон с наушниками, бутерброд, недопитую бутылку Боржоми и вышла на балкон, который обнаружила в спальне.

Я встала на пол, покрытый террасной доской, вставила в наушники в уши и, тщательно хрустя бутербродом, принялась рыться в своем мобильном в поиске достойной композиции для начала дня. Нужный мне трек нашелся сразу, я частенько включаю именно эту песню. Из наушников раздается знакомый гитарный мотив, потом удары барабанов и солист начинает петь. Я, естественно, знаю слова и их перевод наизусть.

Я пробуждаюсь среди пепла и пыли

Вытираю ржавчину, что выступает потом

Каждый вдох полон химикатов

Делаю глубокий вдох, и прохладный эстонский воздух заволакивает мои легкие.

Я разрушаюсь и собираюсь снова

Затем расплачиваюсь,

И выхожу из тюремного автобуса

Вот и все, это – апокалипсис

Я слушаю каждое слово и позволяю ему проникать в меня. Я смотрю на парковку внизу, на лес вдали и крыши частных домов и улыбаюсь. Начинаю непроизвольно двигаться на цыпочках в такт музыке и закрываю глаза. Делаю глубокий вдох и пою:

Я пробуждаюсь

Я чувствую это каждой костью

Этого достаточно, чтобы снести крышу

Добро пожаловать в новую эру!

В новую эру

Добро пожаловать в новую эру!

В новую эру[1]

Я танцую с бутылкой Боржоми в руках, под любимую песню на балконе у человека, который случайно повстречался на моем пути дождливой ночью. Я кружусь по теплым доскам, улыбаюсь и в следующую секунду замираю, как истукан.

Эрик стоит в балконной двери и широко улыбается.

Я хотела бы испытать неловкость, но на самом деле мне смешно. Вынимаю наушники, и говорю:

– Доброе утро, – чувствую, как мое лицо расплывается в улыбке.

Почему–то с ним я постоянно хочу улыбаться. Не то, что я была угрюмой, хотя я имела на это полное право. Просто обычно моя улыбка была не искренней. Я настолько отточила мастерство притворяться за эти три года, что никто не замечал, что я улыбаюсь только губами. А с Эриком я наконец–то стала улыбаться по–настоящему.

– Доброе, – отвечает он, – Зарядку делаешь?

– Типа того, – отвечаю я и смеюсь.

Интересная аналогия.

– Надо тоже попробовать твой метод.

– Я сделала завтрак, если это так можно назвать. Кофе не стала делать, чтобы тебя не будить. Эти машины очень шумные

– И я тебе очень благодарен, на самом деле. Я давно не спал до обеда, – он трет шею, – Уже несколько лет.

– Ты даже в выходные встаешь рано?

– Да. По факту – у меня нет выходных, – Эрик подходит к перилам балкона и наклоняется, кладя руки на перекладины, – Вчера и сегодня – редкое исключение. Очень редкое.

– Ух, ты. И ты решил не проваляться весь день в постели, а провел его со мной?

– Ага. И ни капли не жалею, – он улыбается.

Мне становится неловко. Я знаю, что он чего–то ждет от меня, и в принципе знаю, чего. И где–то в глубине души, очень глубоко, я бы тоже, наверное, этого хотела. Но я останавливаюсь каждый раз, когда думаю, что может быть у нас что–то могло бы получиться.

После аварии я прекратила все контакты с друзьями и родственниками. Я говорила только с мамой, но ее не стало через полгода. Не помню, чтобы я плакала на ее похоронах. И вообще не помню, чтобы я что–то чувствовала. Ее просто не стало, и все, хотя, иногда, я по ней скучаю. Я не могла видеть сочувствующие взгляды и откровенно лживое "Соболезнуем". Чушь, люди врут, когда говорят: "Скорбим вместе с тобой". Они даже не понимают, что мать, потерявшая ребенка, не чувствует скорби. Женщина, потерявшая любимого и не имевшая возможности похоронить его в открытом гробу, не чувствует боли. Она вообще ничего не чувствует.

Со мной рядом был только Руслан, но он мне как брат. Он был рядом все время, пока я собирала себя по кусочкам. Он читал мне газету каждый Божий день, пока я не начала разговаривать. Именно тогда я научилась читать по губам. Я помню, что он что–то говорил мне, но я ничего не слышала. В ушах постоянно стоял писк, и я никак не могла его заглушить. Тогда я стала пристально смотреть на его рот, когда он рассказывал мне о событиях, происходящих в мире. Я повторяла движения его губ. И, со временем, я начала его понимать. Гул в ушах стих только через два месяца. Тогда я и заговорила снова.

Я сменила номер, переехала в квартиру матери после ее смерти, продав прежнюю вместе с мебелью. Что–то из детских вещей Руслан раздал в приюты и по знакомым. Вещи мужа он сжег по моей просьбе. Я оставила всю свою жизнь "До" позади, перешагнула через себя и попыталась начать новую. И у меня это хреново получается.

Единственное и первое свидание, на которое я пошла, было спустя год после аварии. Все было хорошо до того момента, пока, играя в бильярд, я не наклонилась слишком низко и мой спутник не увидел лиловый рубец, поднимающийся по спине. Я помню ужас в его глазах тогда, но он промолчал. Мы закончили свидание, он любезно проводил меня домой и больше не звонил.

Вы не представляете, что для женщины значат шрамы. Посудите сами: во всех романах, во всех фильмах о любви главные героини прекрасны и идеальны. У них гладкая кожа красивого цвета без единого волоска. А теперь представьте, если главная героиня будет наполовину изуродована. Жалкое зрелище.

После той неудачи я прорыдала неделю, пересматривая старые фотографии и вспоминая себя прежнюю. Потом плюнула, собралась и поняла, что никто больше на меня не посмотрит обожающими глазами. Мне никогда не выйти на пляж в купальнике, и я никогда не испытаю удовольствие от прикосновений к моему животу или ногам. И тогда я попросила Руслана, чтобы он пошел со мной делать эту тату. Эскиз для меня нарисовал мастер Илья и, по совместительству, художник. Хочу признаться, что он сработал на пять с плюсом и, когда я впервые увидела ее завершенной, я испугалась. Мне показалось, что я действительно горю.

Когда я делала ее, слезы текли по моим щекам. Потому что я ощущала легкое покалывание на онемевшей, мертвой коже. И это было прекрасно, ощущать хоть что–то.

Фотографии я рассортировала и убрала в деревянную коробку. С тех пор я их не доставала.

Эрик мне нравился. Мне нравилась его улыбка, его тяжелый взгляд, когда я смеялась или приподнимала брови. Легкий эстонский акцент. Мне нравилось, что он слушает меня и, самое главное, слышит. Когда я говорила ему что–то, он тщательно обдумывал каждое слово. Мужчины редко страдают таким качеством.

Он не был ни плохим, ни хорошим. Просто человек, просто мужчина, с которым хотелось бы провести ночь, или пару ночей. Но я не могла этого сделать.

– Это приятно слышать, – отвечаю я.

Он стоит рядом, не делая никаких попыток до меня дотронуться. Просто улыбается, проводит рукой по своим волосам и говорит:

– Ну, я проснулся. Может, сделаешь кофе?

Мы возвращаемся в гостиную–кухню, и я иду к аппарату. Стандартная профессиональная кофемашина, мы с Русланом арендуем такую же для бара. Нажимаю две кнопки, подставляю кружку, и машина шипит, гудит и выдает мне порцию латте с обильной молочной пеной.