Рядом со мной лежала симпатичная юная девушка с хорошенькой, практически, голой, фигуркой. Перспективные грудки, набухшие розовые соски.

Приставать, что-то делать с этим юным совершенством я ничего не собирался. Я считал себя по сравнению с ней бесконечно взрослым, чуть ли не старцем. Хорошо с Юлькой, замечательно, но какая может быть любовь с этим ребёнком? Ну, ещё посмотреть на неё – ладно. Что уж скрывать – смотрел бы, не отрываясь.

Я и страниц-то Ивана Алексеевича не замечал, читал всё по памяти, не замечая времени и не знаю, насколько близко всё было к тексту. Может, и совсем далеко.

Но Юлька получила по своей литературе пятёрку. И попался на экзамене ей именно Бунин. «Тёмные аллеи»…

Юльку я не целовал и нигде не трогал, хотя она безгранично мне доверяла.

Сессия благополучно завершилась, и её направили на практику в пионерский лагерь «Дружба», что находился рядом с Растсовхозом, посёлком моего детства. Там жили мои родители, и лето я тоже проводил с ними, ночуя отдельно, на чердаке, на ворохе зелёного душистого сена.

Естественно, что по вечерам я бегал проведывать Юльку.

Мы прохаживались с ней по длинной тёмной аллее из густых клёнов, которые над нашими головами переплетались ветками, мы шли, будто по зелёному коридору. Ночная свежесть и запах кленовых листьев…

Вот я думаю – душе необходимо своё питание. И это – музыка, мысли, чувства. Это картины, образы.

Какое питание получала душа Пушкина? Лицей, Царское Село… Статуи, ротонды, пруды, лужайки. Сотни умных книг. Театры. Балет. Вот эта строчка, о футболистах – она оттуда: «То стан совьёт, то разовьёт И быстрой ножкой ножку бьёт…».

Какое питание получают души детей, вырастающих в трущобах? Среди пустырей и свалок? Среди однообразия панельных пятиэтажек? Среди разговоров, в которых через слово – мат? Какое питание получают души детей, для которых вся живопись – это «Три медведя», «Растерянный витязь»?.. Уроки пения, где «И, как один умрём!..».

Я благодарен судьбе и своей маме, что именно в посёлке Растсовхоз прошли мои детство и юность. Огромный сад из тополей и клёнов насадили в Растсовхозе ссыльные «изменники Родины» и «английские шпионы». Многокилометровые арыки проходили через кленовые аллеи и посадки ранеток, кустарников малины и смородины. Весной случалась это чудо – цвели ранетки. И в тихом безветренном саду стоял густой одуряющий аромат, жужжали пчёлы, останавливалось, застывало в ветках горячее майское солнце.

А вокруг пионерлагеря «Дружба», по всему периметру, были посажены тополя, которые выросли через десяток лет в стройных красавцев. И заслонили всё внутреннее пространство детского городка от жгучих сухих казахстанских ветров. Я прибегал туда мальчишкой ещё до заезда юных пионеров, в середине мая. Пушистая трава, цветение пастушьей сумки, одуванчиков. Спокойный тёплый воздух, в котором легко и свободно разлетались, парили крошечные парашютисты – пушинки семян созревших одуванчиков…

И тёмными, то тёплыми, то прохладными июльскими вечерами мы с юной подружкой прогуливались по тёмным аллеям моего Царского села. И я уже позволял себе тактильно обнаруживать перед Юлькой свой к ней интерес. Брал её за руку. И из моей руки в её руку тогда проскакивало электричество. А, когда мы шли по аллее, осторожно поддерживал её за талию. На Юльке было тонкое платье, я слышал сквозь ткань тепло её тела, а, когда смещал кончики пальцев по волнующему изгибу, то дотрагивался до резиночки трусиков, и это обдавало меня жаром изнутри… В конце концов, мы поцеловались. Ощущение – как будто ты стоял на табуретке, её выбили из-под твоих ног, а ты не упал, потому что потерял вес… Я никогда до этого не целовался. Вот это соединение губ с губами – это оказалось каким-то волшебством. Единственное смущало: в брюках напрягся, вздыбился пенис, и мне от этого перед Юлькой было неловко. Я боялся, что она это почувствует, и это обидит её, оскорбит. Я повторял поцелуи, а сам старался повернуться таким образом, чтобы животное моё желание не могло себя выдать.

Для меня Юлька была хорошим другом, молодой, доверчивой девчонкой, с которой я не представлял себе взрослых отношений. Ну, встречаться, ладно – поцеловаться, но дальше – ни-ни! У нас большая разница в возрасте. Я уже пожилой, потрёпанный жизнью, мужчина, а Юлька – ещё совсем соплячка. Валялась, вон, со мной на диване, почти голая и не представляла, дурочка, чем всё это может кончиться.

А взрослым и мудрым я себя считал вот почему.

Невинность свою я потерял еще, когда мне было лет пятнадцать. Однажды вечером я с местными своими друзьями стоял у совхозного клуба. Внутри хрипел музыкой дешёвенький проигрыватель, шли танцы, а Васька Мамотенко и Вилька Грец вышли покурить. Я на улице стоял в одиночестве, они подошли ко мне. Васька протянул папиросу. Я затянулся, стал кашлять. Плюнул, папиросу выбросил. Васька и Вилька рассмеялись. Они были старше, давно кончили восемь классов и уже ходили работать на завод. И старшие товарищи высказали предположение, что я ещё и с девочками никогда ничего не пробовал. И, поскольку я в ответ только кашлял, решили, что и тут со мной всё ясно. Было решено этот пробел в моём воспитании восполнить и сходить к Викусе Рассохиной. Отказаться от такого предложения было никак нельзя. Боюсь я что ли? И совсем не боюсь. Давно хотел. Только не представлял, как. А оно, оказывается, вон как – просто сходить к Викусе Рассохиной.

Викуся была дома одна. Папки у неё не было, а мамка дежурила в свинарнике. Не красавица. И старая – ей уже то ли шестнадцать, то ли уже семнадцать лет было. Васька с Вилькой сели за стол играть в карты, а меня послали к Викусе за ширму. Я в тот вечер у неё был первым. Через двадцать секунд я стал мужчиной.

Ощущения какие-то… Ну, не ожидал я, что всё это так…

Потом друзья как-то ещё раз позвали меня с собой. И я сходил с тем же самым успехом. В компании сверстников я уже с чистой совестью мог говорить, что ЭТО у меня уже было, и не раз, но повторять всё в том виде, как делали мои товарищи, я уже не хотел.

Викуся вышла замуж за работягу с кирпичного завода, а совхозные парни продолжали к ней заглядывать. Стучались в дверь вечерком, говорили: - Пойдём с нами, а то мы мужу всё про тебя расскажем.

И она выходила…

И вот - Юлька… Разве с ней можно что-нибудь подобное?..

Я целовал её, кружилась голова, сбивалось дыхание. И – старался повернуться как-то боком, чтобы ненароком не ткнуться куда-нибудь ей в живот или бедро своим жёстким тупым предметом…

Мои родители каждый год ездили на Украину, на историческую родину моей мамы. И в этот раз решили взять с собой меня. Юлька осталась в своём лагере, я уехал купаться в Днепре и объедаться вишнями и абрикосами, которые в селе Карнауховка валялись даже на улицах. В Актюбинске на базаре пять рублей за килограмм, а там – под ногами. Ешь – не хочу.

Когда вернулся из Украины, узнал, что Юлька умотала куда-то за Байкал, к своим родственникам. И встретились уже только в середине сентября. Очень обычная такая была встреча: я позвонил. Юлька открыла. Она была без ничего, в знакомых мне трусиках. И раньше так бывало, ничего особенного. Но мы с Юлькой уже целовались в лагере, и поэтому тут же, в прихожей, поцеловались. И я взял подружку на руки и отнёс на диван, потому что голую девушку удобнее целовать, когда она лежит на диване.