Тотчас бичи надсмотрщиков снова защёлкали, и клетка на повозке медленно тронулась в путь. Шеркарер вскочил на ноги. Между его лодыжками проходил бронзовый стержень, чтобы он мог идти, лишь ковыляя, а кисти стягивала верёвка.

— Эй, ты, отродье развопившегося шакала! — хлыст, направленный опытной рукой, скользнул по плечам, уже ослабевшим от такого обращения. — Шевелись!

Понукаемый таким образом, Шеркарер присоединился к процессии, шагая впереди громоздкой клетки. От жары вонь от неё стала ещё сильнее, распространяя вокруг себя облако смрада. Ча-паз, уже поднявшийся на нош, шёл горделиво и с важностью, словно никогда перед этим и не раболепствовал перед своим господином. Другие рабы несли деревянные и металлические сундуки, некоторые из них, как признал Шеркарер, были частью добычи из Напаты. Позолоченная статуя с бараньей головой Амон-Ра и инкрустированный сундук — их могли забрать только из дворца фараона.

Рабы, нёсшие добычу, не были нубийцами. Шеркарер лишь один был здесь из Нубии, и это унижало его так же, словно он ползал на животе перед этими белокожими. Он, Королевского Рода, который украшает символ Змеи, такой же раб, как и эти! Он — вроде одного из львов в замке Апедемека, захваченных торжествующим врагом.

Шеркарер вздрогнул от такой мысли. Как посмел он, тот, кто потерпел неудачу перед Великим Богом, кто не умер доблестно в сражении, но лишь стал рабом, сравнить себя со слугами Апедемека? Подобные мысли могут вызвать ещё более сильный гнев Бога-Льва! К Шеркареру на память пришли другие слова из утреннего гимна:

Люди Напаты, наверное, в чём-то немилосердно провинились, иначе бы Апедемек не отвернул от них своего лика.

Ослепительно сияло солнце, плечи юноши ныли от боли в тех местах, где опускался хлыст, да к тому же ещё ощущение безнадёжности — от всего этого Шеркарер ослаб и чувствовал головокружение, так что время от времени спотыкался. Но всё-таки он продолжал идти, стараясь не терять гордого вида принца Нубии, даже являясь пленником этих варваров.

Он всё меньше и меньше обращал внимание на обстановку вокруг, пока наконец его не впихнули в какую-то комнату, такую тёмную, что когда дверь захлопнулась, он не мог ничего видеть. Больше не выказывая чувства собственного достоинства, пленник упал на колени и улёгся на полу, глядя вверх на давящую темноту. Стены, наверное, были толстенные: здесь было очень прохладно.

Шеркарер тупо спросит себя, что теперь будет с ними, не кончится ли всё тем, что его отправят на галеры. Рабы в Мерое, Напате… он никогда не считал их за людей. Они трудились на полях, помогали пасти скот, прислуживали в домах. И больше ничего — их владельцы относились к ним с той же заинтересованностью, как и к хорошей охотничьей собаке или же замечательной лошади.

Что, если эти рабы, которых египтяне захватывали во время предыдущих войн, — дикие чернокожие люди с юга и несколько пленённых торговцев (странно выглядевших, со светлыми волосами и глазами) — что, если они так же ненавидят его народ, как он сам ненавидит своих плен отелей?

Напата теперь далеко, а Мерое — ещё дальше. Возможно, ему никогда больше не доведётся увидеть их снова, и он много лет проведёт в этой жаркой пустынной земле. Шеркарер закрыл глаза и с силой заставил себя не чувствовать собравшихся в них слёз. Он — Шеркарер, старший сын принцессы Бартары, в нём течёт кровь великого завоевателя Пианкхея, фараона Двух Земель, властелина Нубии. Но теперь всё это не имело никакого значения. Он не взрослый человек, он мальчик, которому ещё не довелось сразиться со львом, которого он должен был убить копьём — и он очень-очень напуган.

Когда дверь распахнулась и на пол комнаты хлынул яркий солнечный свет, он очнулся от полудремотного состояния самоистязания. На пороге стоял молодой человек, и мальчику пришлось поднести руку к лицу, чтобы защититься от яркого ослепительного света, от которого заболели глаза. Это не стражник, у него не было за мягким поясом даже ножа.

На щеках пришедшего уже начала пробиваться мягкая завивающаяся бородка, а волосы свисали на плечи в манере этих людей — нечистоплотный обычай: всем известно, что лучше брить голову и тело — так чувствуешь себя лучше во время жары. У посетителя была светлая кожа, светлее, чем у египтян. В верхней части рук, между плечами и локтями, он носил широкие серебряные браслеты. Его сандалии на концах украшали разноцветные шипы, одеяние было синего цвета, а пояс вышит полосками синего, зелёного и жёлтого цветов, с бахромой по центру.

Шеркарер потёр ладонью татуировку Змеи на запястье, единственный оставшийся у нею признак того, кем он раньше являлся: теперь он был облачён в одежду рабов.

Мальчик с вызовом смотрел на молодого человека в таком роскошном одеянии. Что он делает здесь?

— Меня зовут Даниил, — молодой человек говорил медленно, но громко, словно таким образом он мог заставить глупого чужеземца понять его. Шеркарер не обиделся на этот тон — его занимали другие мысли, неужели это странное имя на самом деле его имя, или же просто какой-то варварский титул. Неужели этот тип думает, что он бросится на пол и поползёт к нему?

Молодой человек повернулся, взял чашу и кувшин у кого-то, стоявшего за ним, рассмотреть которого мешало ослепительное сияние солнца. Потом он прошёл внутрь комнаты и протянул их Шеркареру.

— Хорошая еда, — снова проговорил он медленно, отчётливо. — Поешь и выпей, брат.

Нубиец не сделал никакого движения, чтобы принять предложенное ему.

— Я не брат тебе, — мальчик осторожно произносил эти слова, они совершенно не походили на речь, что использовалась во дворе египтян, или на кушитский язык простолюдинов. — Я Шеркарер, из Рода Пианкхся!

— О Пианкхсе я слышал, — сказал молодой человек. — Он некогда был королём в Египте…

— Фараоном Двух Земель! — оборвал его мальчик. — И его родичи теперь в Напате, в Мерое, в Нубии, — а потом он вспомнил, что ему слишком хорошо известно, что теперь в Напате царит одна лишь смерть.

— В Вавилоне есть только один Великий Повелитель — Небучаднеззар, — ответил Даниил. — Хотя раньше в Иерусалиме правил Иехоаким Иуда, а потом Зедекия, который попал сюда слепым пленником и над которым насмехался Великий Повелитель. Иегова не всегда благословляет королей на счастливую жизнь. Но почему это мы, брат, говорим об умерших королях? Ты, должно быть, голоден и страдаешь от жажды, а эта еда хорошая. Я, как и ты, тоже сидел в заточении в темноте, но до сих пор, как видишь, жив. Клянусь милостью Бога-Повелителя, мне не причинили большого зла, и я даже получил кое-какую власть.

Шеркарер прислушивался к этим словам. Поверит ли он в это или нет — это другой вопрос. Похоже, что этот Даниил желает ему добра, а его уже так снедал голод, что он едва сдерживался, когда смотрел на пищу. И всё же он не протянул руку к чаше, а лишь испытующе посмотрел на Даниила.

— Почему ты пришёл ко мне?

— Потому что тебя, как и меня, унесла от родного дома война. И… — он остановился на несколько секунд в нерешительности, а затем сказал то, что, как показалось Шеркареру, было правдой: — Они сказали, что ты прибыл вместе с драконом, которого передали жрецам Бела, и тебе многое известно о нём.

Шеркарер наконец-то принялся за еду. Он с большей охотой верил, что её ему принесли, скорее, как плату за информацию, а не вследствие того, что этому незнакомцу захотелось проявить обычный жест доброй воли.

— Я знаю ло, — коротко ответил он, решив, что то, чего он не знает, он просто выдумает — это было его единственное оружие против этого города и его людей.

— Ло… — повторил Даниил. — Так вот как ты называешь его на своём языке? Здесь его называют «сирруш» — дракон. Людям он напоминает демонов, которые снятся только в дурных снах. Хотя есть старая-престарая сказка, что некогда такое существо действительно обитало на речных болотах, и о нём знали жрецы Бела, однако всё это было в далеком прошлом.