— Артист? — Его толстые, румяные губы — казалось, они вот-вот лопнут от избытка крови — тронула улыбка. — Нет, нет, к сожалению, — ответил он, поклонившись. — Увы, сударь, у меня нет никаких талантов, ни малейших.

— Ну, тогда вы режиссер.

— Нет, я финансирую производство фильмов, — тряхнув черной гривой волос, со смехом ответил Сегуро. — У меня, как я уже сказал, никаких талантов. Единственный мой талант — мой дядя Рафаэль Сегуро, банкир из Лос-Анджелеса.

И снова на лице Сегуро засияла ослепительная улыбка. Он был чудесный парень, и Уоррен пришел от него в восторг.

Вдруг Вайолет, указывая на красную гвоздику в петлице Уоррена, спросила:

— А это что такое? — Ее глаза зажглись любопытством. — Кому предназначена эта гвоздика? Скажите-ка, Уоррен. Только правду!

Принс вынул гвоздику из петлицы и с легким поклоном протянул ее Вайолет.

— Она предназначена для Вайолет, — сказал он.

— О! О! — Вайолет залилась воркующим счастливым смехом. — Как это мило с твоей стороны, Уоррен! А я уж начала ревновать. — Но все-таки, прежде чем ее рука коснулась гвоздики, она вопрошающе взглянула в сияющее лицо г-на Сегуро. Этот взгляд крайне обеспокоил Принса. Он смутился. Но тут Этель воскликнула:

— Вот и мама!

К ним подошла г-жа Холл.

— Hello, boy[15],— приветствовала она Уоррена. — How are you?[16] — Она взяла его под руку и быстро увлекла в сторону. — Пройдемтесь, Уоррен, — сказала она, — мне нужен ваш совет.

Уоррен не слишком обрадовался тому, что его увели именно в этот момент. Но когда он узнал, зачем г-жа Холл это сделала, он чуть не вспылил. Ей ничего, собственно, от него и не нужно было, она только попросила помочь ей набросать очень важную телеграмму и проводить ее на телеграф. Она плохо ориентировалась на пароходе. Только за этим он ей и понадобился. Черт побери, ей ничего не стоило вызвать человека с важного заседания, чтобы спросить, не желает ли он купить старую пишущую машинку.

Госпожа Холл нервничала и тревожилась, очень тревожилась. В Оклахоме и Денвере в последние недели обанкротились шесть банков! Как-то там банк Холла? Десять минут назад она разговаривала со Швабом из «Нью-Йорк стандарт». Он рассказал ей, что фермеры Запада переживают тяжелый финансовый кризис, но это ей и самой известно. А тут вдруг она увидела Уоррена и подумала, что он, наверно, знает подробности.

Мать трех красавиц дочерей, г-жа Бетти Холл, здоровая, пышная, краснощекая женщина, все еще не утратила былой красоты. Ее белоснежные волосы, как и у многих американских женщин, были мягкие, волнистые, словно шелковая пряжа. В ее лице без особого труда можно было разглядеть черты ее дочек — ямочки на щеках, рисунок губ.

— Послушайте, Уоррен, вы ведь газетчик. Нет ли у вас каких-нибудь известий?

Уоррен знал не больше Шваба. Три дня назад, в Париже, он читал, что некоторые банки в западных штатах вынуждены были прекратить операции, потому что фермеры не в состоянии вернуть ссуды.

— Черт бы их побрал, этих фермеров! — в ярости воскликнула г-жа Холл. У нее был звучный и властный голос. Пусть люди слышат, пожалуйста, она сказала сущую правду. — Все они мошенники, берут большие кредиты, покупают себе по три автомобиля и не думают о том, чтобы вернуть банку хотя бы цент!

Уоррен улыбнулся. Но она ведь знает г-на Холла, сказал он. В Америке немного таких талантливых (он чуть не сказал — пройдох) банкиров, как ее муж.

— Джон? — Г-жа Холл громко расхохоталась. — Нет, нет мой дорогой Уоррен! — воскликнула она и пренебрежительно хмыкнула. — Джон человек довольно умный, обаятельный, но в делах он ничего не смыслит, ни капельки. В делах я разбираюсь лучше.

Джон, продолжала она, уже трижды разорялся. Один раз, во время краха чикагской хлебной биржи, ей даже пришлось заложить все свои драгоценности, чтобы расплатиться со слугами; во второй раз он попал впросак с нефтью в Неваде, его подвели эти разбойники Уэбстер и лорд Керкуолл. И все только из-за того, что болван Керкуолл был настоящий английский лорд и восторгался манерой Холла одеваться! А в третий раз — но к чему ей рассказывать Уоррену о всех глупостях ее Джона. А теперь ему подставят ножку фермеры, эти плуты и канальи! — Нет, вы очень ошибаетесь, Уоррен, в делах Холл полный профан! Даже ребенок сумеет выманить у него все деньги, если скажет ему, что он самый гениальный финансист Америки.

Уоррен весело рассмеялся. Он отлично знал Холла. Очень трезвый делец, хладнокровный, осмотрительный, Холл иногда мог пойти на риск. Он несколько раз терял и снова наживал большие состояния. И еще Уоррену было хорошо известно; Холла можно сколько угодно называть Наполеоном биржи, он не даст за это ни доллара.

— Но в конце концов, — возразил Уоррен, — Холл ведь всегда снова всплывал на поверхность?

— Конечно! — Г-жа Холл остановилась. — А знаете ли вы, каким образом? — насмешливо спросила она. — Только благодаря случайностям! Его постоянно выручали самые невероятные случайности! — Но теперь г-жа Холл все видела в мрачном свете. О, боже! Она знает Джона! Когда она с девочками вернется домой, то очень возможно, что они найдут дом опечатанным! Даже наверное опечатанным! Но Холл встретит их в шикарном пестром галстуке и в роскошном автомобиле, взятом напрокат, повезет к ленчу в лучший ресторан, таков уж он.

Госпожа Холл глубоко вздохнула.

— Что за время настало, Уоррен! — воскликнула она, и на лице ее мелькнули тревога и страх. — Разве можно спокойно жить, если не знаешь, что ждет тебя завтра? Нежданно-негаданно можешь потерять все, до последнего цента. Банки построены из гранита, и все же каждые три года они рушатся точно карточные домики. А тут еще нужно содержать три молодых существа!

Да, откровенно говоря, ее беспокоит судьба ее девочек. Она всю ночь не сомкнула глаз, и под утро ее вдруг осенила спасительная мысль. Ей нужно знать правду, ничего больше. Она хочет послать телеграмму своему брату Чарли, и когда она увидела Уоррена, то решила, что он поможет ей составить текст: если хочешь знать правду, надо действовать тонко.

— Уоррен, вы знаете моего брата?

Нет, Уоррен не знал его.

— Ну, он дурак и соня, — сказала г-жа Холл, — тем осторожнее нужно составить телеграмму.

Ее брат Чарли был страстный рыболов и больше ничем на свете не интересовался. Он председательствовал в Обществе любителей форели, достигнув тем самым вершины своих честолюбивых помыслов. Составить телеграмму таким образом, чтобы этот лентяй и тупица понял, что от него требуется, разумеется, было нелегко. Уоррен и г-жа Холл долго спорили, пока писали ее.

Когда они вышли из телеграфа, г-жа Холл почувствовала облегчение, словно в руках у нее уже был утешительный ответ. Ей легче дышалось.

О, она отнюдь не была трусихой. Пусть Уоррен не думает, что она трусит. О, она такое пережила! И уже свыклась с мыслью, что сегодня можно обладать богатством, а завтра пойти в прачки. Правда, у нее есть небольшой собственный счет, этих денег хватит для ее семьи почти на год. Она хитростью выманила их у Холла и нисколько этого не скрывает. Кроме того, у нее есть драгоценности, на которые вполне можно продержаться еще полгода. И в конце концов ее девочки не лишены способностей. Она воспитала их, дала им образование. Они говорят на нескольких языках, знают бухгалтерию, машинопись и стенографию. Музыке, пению и тому подобной ерунде она не придает никакого значения. Но танцевать они умеют. Да, танцевать умеют! Ее девочки нигде не пропадут. Г-жа Холл глядела на океан, не видя его. И все же душа ее понемногу успокаивалась. Ветер играл ее пышными волосами.

— Ах, Уоррен, — сказала она, глубоко вздохнув. — Вы не можете себе представить положение матери. При всей вашей фантазии — не можете! Положение матери в наше время просто трагично. Трагично, говорю я вам! Ведь детей надо не только хорошо обеспечить, нужно, чтобы они были счастливы. Я ночи не сплю. У меня три дочери! Три! Мне хочется всех видеть счастливыми, всех! Я всех их люблю одинаково!