— О, я знаю, это одна из трех красавиц сестер… — сказала продавщица.

Доктор Каррел закончил свои визиты к больным и, все еще смертельно усталый после трудной ночи, поднялся на капитанский мостик, где попросил доложить о себе капитану Терхузену: он пришел к нему с просьбой.

Капитан Терхузен находился в штурманской рубке; сквозь толстое увеличительное стекло он рассматривал показания дип-лота, только что поднятого со дна океана. Один глаз был у него прищурен, другим, большим и выпученным, как шар, он время от времени поглядывал на судового врача.

— Гм!.. Его превосходительство господин Лейкос? — сердито проворчал он. Красное лицо под гривой белоснежных волос побагровело. — Гм!.. Судовой врач просто ошеломил его своей необычайной просьбой.

Капитан был не слишком любезен, но доктора Каррела это ничуть не трогало: дело шло о жизни пассажира, которого он считал необходимым сегодня днем оперировать, если до той поры его состояние не улучшится значительно. На время операции придется на час остановить пароход. Он пришел сообщить об этом капитану.

— Гм!.. — Лицо Терхузена стало теперь багровым. Он положил лупу на стол и вытянул свои длинные ноги. — На час? — спросил он.

Да, примерно на час, может быть, чуть меньше. Канадский врач, едущий этим пароходом, вызвался ему ассистировать.

— Гм! — Лицо Терхузена посинело, жилы на висках вздулись, волосы казались теперь белее самой муки.

Доктор Каррел заявил, что после обеда сообщит капитану свое решение, и ушел, сокрушенно пожав плечами: он только выполнил свой профессиональный долг. Конечно, он хорошо понимал, что Терхузену не хочется задерживать пароход сейчас, когда рекорд у него почти в кармане.

Капитан поднялся и с такой силой выдохнул воздух, что его лохматые, седые брови заколыхались. Он чуть не лопнул от злости.

— Черт бы его побрал! — буркнул он себе под нос. Сердце у Терхузена было доброе, но если что было не по нем, он мог так вспылить, что не помнил себя от ярости.

Синева исчезла, но он все еще был угрожающе красен, когда к нему вошел директор Хенрики, как обычно веселый, беспечный, с торжествующей улыбкой на губах: «Космос» в эти часы побил рекорд скорости для океанских лайнеров! Но услышав о требовании врача, он весь побелел и зашатался, так сильно испугало его это известие. Лицо директора сразу осунулось, стало растерянным. Лишь постепенно к нему опять вернулось самообладание. Он вскочил и засмеялся тихонько, с присвистом, как всегда.

— Он рехнулся, этот доктор! — сказал Хенрики, пожав плечами.

— И я это говорю! — Терхузен яростно откусил кончик сигары и выплюнул его на пол.

— Совсем рехнулся! — повторил Хенрики и взволнованно заходил по рубке. — Вам же известно число оборотов за последние часы! — Хенрики остановился в позе победоносного полководца. — Ни при каких обстоятельствах мы пароход не остановим, капитан! — воскликнул он. — Ни при каких обстоятельствах, слышите? Я никогда вам этого не позволю. Каррел сошел с ума! Я, конечно, искренне ценю и уважаю его превосходительство господина Лейкоса… ну, пусть даст ему морфий… пусть его… (Хенрики хотел сказать «усыпит»… но удержался.) Неужели нельзя как-нибудь дотащить его до Нью-Йорка? Ни при каких обстоятельствах, слышите, капитан!

Хенрики ушел, забыв проститься, так он был взволнован. Он спустился к Лейкосу, постучался и вошел, распростерши руки, словно для объятий.

— Какая беда, мой бедный, уважаемый друг! — воскликнул он. — Я только сейчас узнал о постигшем вас несчастье!

Хотя жар и боли сильно изнурили его превосходительство, он все же сохранил манеры светского человека.

— Это покушение материи на дух, — сказал он, улыбаясь и изысканно-любезным жестом приглашая Хенрики сесть. Он сумел оценить высокую честь его посещения.

Директор Хенрики выразил надежду, что приступ пройдет, такого же мнения и доктор Каррел; однако, на случай, если операция окажется неизбежной, он отдал распоряжение остановить пароход.

— Благодарю, благодарю, мой дорогой друг, — сказал Лейкос, склонив худое, истаявшее лицо с серебристой бородкой. Он вдруг показался Хенрики ужасно дряхлым. — Я не страшусь смерти, — продолжал Лейкос, сверкнув глазами. — Смерть — не что иное, как новая фаза нашего бытия, возможно, более прекрасная. На моих глазах умирали два короля. При одном я был статс-секретарем, и в мои обязанности входило запротоколировать его смерть. При другом я в качестве премьер-министра представлял нацию и, преклонив колени, стоял у его смертного ложа. — Лицо Лейкоса мучительно исказилось, он судорожно сжал маленькие восковые кулачки. — Я не жалуюсь, пока в состоянии мыслить. Penser c’est vivre![36] Вам известно, как вел себя больной кардинал Ришелье?

И, прежде чем Хенрики успел ему помешать, он завел длиннейший рассказ о кардинале Ришелье. Наконец директору удалось его прервать.

— Простите, — с казал он, — меня призывают служебные обязанности.

И, пожелав Лейкосу скорейшего выздоровления, Хенрики позволил себе присовокупить один совет, совет доброго друга. Он понизил голос, осторожно оглянулся на дверь и прошептал Лейкосу на ухо:

— Хорошо бы, если возможно, отсрочить операцию до Нью-Йорка. Это мой вам дружеский совет. Конечно, доктор Каррел первоклассный врач и хирург, однако надо помнить, что он один, у него нет ассистента. И затем, когда пароход опять двинется, неизбежно возникнет сильная тряска. Прошу вас, как друг, помнить об этом. А где же Жоржетта? — совершенно другим тоном спросил Хенрики и улыбнулся своей обворожительной улыбкой.

— Жоржетта? — Лейкос вскинул смоляные брови. — Она была здесь всего минут двадцать назад и прямо-таки замучила меня своими заботами. Я упросил ее вернуться на палубу: воздух в комнате больного — яд для молодой девушки.

Хенрики нашел Жоржетту на палубе в обществе Китти. Он попросил ее немедленно спуститься к дяде, тот нуждается в постоянном уходе.

Жоржетта недовольно сморщила носик и передернула плечами под дорогой шубкой.

— Что делать?.. — сказала она таким тоном, словно намекала, что Лейкос любит ломать комедию.

Хенрики понимающе улыбнулся:

— У каждого из нас свои слабости! Но на этот раз, милейшие дамы, дело обстоит очень серьезно. Врач считает операцию необходимой, однако операция на борту парохода сопряжена с некоторой опасностью для жизни. Я надеюсь, Жоржетта, что благодаря вам, вашим нежным ручкам и особенно вашему моральному воздействию, нам удастся настолько улучшить состояние больного, что можно будет без риска отложить операцию до Нью-Йорка. Я всецело полагаюсь на вас. Может быть, жизнь Лейкоса в ваших руках! — закончил Хенрики с патетически грустным видом и, поцеловав дамам руки, удалился.

Жоржетта в раздумье сдвинула брови и наконец решила заглянуть к Лейкосу. А так как Китти не хотелось расставаться с подругой, то она пошла с ней. Как-никак сенсация: старик на смертном одре!

После обеда доктор Каррел сообщил Терхузену, что г-н Лейкос, несмотря ни на что, на операцию не соглашается, он предпочитает ждать до Нью-Йорка… или умереть. Это его собственные слова.

Уоррен Принс был, естественно, крайне обеспокоен тем, что вчера вечером в баре, как ему сообщила Вайолет, разыгрался скандал, о котором он ничего не знал. Возможно, другие корреспонденты уже вызнали о нем все подробности и телеграфировали в свои газеты. Он обратился к своему другу, старшему стюарду Папе, но его друг Папе ничего об этом скандале не знал, — по крайней мере, сделал вид, что ничего не знает.

«Скандал? Боже мой, что за слово! Ну, может быть, спор?»

— Нет, ничего подобного, — сказал он, улыбаясь, — не стоит и говорить, просто молодые люди немного расшалились, только и всего.

Через несколько минут Уоррен в одном из кабинетов встретил барона Ниона, чемпиона Франции по теннису, и тот ему все рассказал.

— Как никакого скандала не было? — поразился барон. — Если уж это не скандал… Произошло нечто гнусное, отвратительное! Ужаснейшее создание эта Китти Салливен! Она была пьяна. Вы только подумайте, дама — и пьяна!