– Правда? – обрадовался он. – Так ты все-таки хоть немного меня любишь?

– Ну, вот, – с упреком сказала она. – За кого ты меня принимаешь? Ты что же, думаешь, что я могла бы вот так пойти с тобой, если бы не любила тебя? Ты считаешь меня…

Теперь он закрыл ей рот рукой.

– Не смей так говорить, когда ты говоришь о себе, – строго сказал он. – Ты – ангел, ты – идеал женщины. На свете больше нет таких как ты.

– Ну, вот, Олег, так нечестно.

– Что нечестно? – не понял он.

– Нечестно говорить так. Разве найдется на свете женщина, способная устоять после таких слов?

И она сама потянулась к нему. И снова все повторилось. Только теперь она была гораздо раскованней. Она чувствовала себя желанной и любимой. Она была полна блаженства.

Как хорошо быть любимой вот так, думала она. Это правильно, что мы скоро расстанемся. Я не успею ему надоесть, мне не придется переживать, что эта его сумасшедшая любовь пройдет. Я не буду мучиться ревностью, не буду мучительно искать бесконечные подтверждения, что он все еще любит меня. Мы просто расстанемся, и в моей памяти я останусь любимой им навсегда. И в его памяти тоже. А когда он найдет себе молодую девочку, я этого не узнаю и не увижу. Что ж, судьба благосклонна ко мне. Такая любовь и должна длиться несколько дней. А брак – это совсем другая любовь. Спокойная и надежная, такая, чтобы хватило на всю жизнь.

Она и сама удивлялась мудрости своих рассуждений. Она вдруг почувствовала себя мгновенно поумневшей, но не умом, а сердцем. Это ее сердце подсказывало ей эти мудрые мысли, а ум только удивлялся, откуда они берутся. Той Леры, безмятежной и не особенно задумывающейся над жизнью, больше не было. Была женщина, умудренная опытом и любовью, предвидящая будущее, и твердо осознающая свой выбор.

Но Олег не понимал этого, и все еще цеплялся за надежду.

– Лера, у тебя есть родственники в Израиле?

– Ну, конечно, есть. У кого их теперь там нет?

– Так ты можешь приехать к ним в гости, понимаешь? И мы будем там вместе.

Ну, конечно, нет, подумала она. У тебя там будет другая жизнь, в которой мне не будет места. И никогда нельзя возвращаться туда, где ты был счастлив. Потому что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. И я никогда не сделаю этого, чтобы не жалеть потом об этом всю оставшуюся жизнь.

Но он так умоляюще смотрел на нее, что ей стало его жалко, и она сказала:

– Все может быть, Олежек. Мы посмотрим, жизнь сама покажет, ты же знаешь.

– Да, уж, – вздохнул он. – Жизнь покажет, и жизнь рассудит.

– Вот увидишь, – очень серьезно продолжила она. – Так всегда бывает. Жизнь сама все ставит на свои места. Так что доверимся судьбе.

– Ну, хорошо, – уныло сказал он. – Доверимся.

– И потом, мы ведь пока не расстаемся, – напомнила она ему. – У нас ведь еще есть время.

– Да, – обрадовался он. – Дней десять, думаю, у нас еще есть. Но, Лера, ты должна пообещать мне, что мы будем видеться каждый день.

– Обещаю, – твердо сказала она, глядя в его встревоженные глаза.

– Ну, вот, ты пообещала, – торжественно сказал он. – А за десять дней все может измениться.

– Да, может, – с нежностью подтвердила она, зная. ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ НИЧЕГО НЕ ИЗМЕНИТСЯ. Но ей было так легко сделать его счастливым, оставив хоть какую-то надежду.

И он действительно счастливо улыбнулся и, прижав к себе, стал гладить по голове как маленькую девочку. И потом они уже не говорили ни о чем серьезном. Просто болтали о том, что будут делать эти десять дней. Их десять дней, только их. А потом их рассудит жизнь.

И жизнь действительно рассудила. Только тогда они не знали о том, что никаких ни десяти, ни пяти, и даже больше ни одного дня в их жизни не будет. Назавтра позвонит мама Олега, и, плача расскажет ему, что состояние отца быстро ухудшается. От удара у него в голове стала собираться вода. Он стал терять память, перестал узнавать окружающих. Ему нужно срочно делать операцию, отводить воду специальной трубкой из головы в желудок. Такие операции в их городе не делали. Зато их делали в Израиле. Мать умоляла Олега как можно скорее выехать туда и как-то организовать, чтобы отца прямо из аэропорта, когда они приедут, отвезли в больницу. Она тоже срочно подала документы в ОВИР. Ее бывший одноклассник, сотрудник ОВИРа обещал помочь сделать разрешение на выезд за неделю. Они полетят из Одессы, племянники проводят их. Она оставляет им доверенность, и квартиру они потом продадут. И, вообще, черт с ней, с квартирой. Главное, спасти отца.

Закончив говорить с матерью, Олег сломя голову бросится в фирму, где ему делали разрешение на выезд и визу. За дополнительную плату ему согласятся подготовить документы немедленно и даже помогут достать билет на ближайший самолет. Он улетит в Израиль через день, и они с Лерой больше никогда не увидятся.

***

Альбина сидела в кухне, и, подперев голову, смотрела в окно. Последнее время она проводила так большую часть времени. При детях и муже держалась, на работе тоже кое-как удавалось забыться, но только стоило ей остаться одной, как она с головой погружалась в свое горе. Настроение у нее постоянно менялось, причем в очень широком диапазоне: от внезапной надежды, что все обойдется каким-то чудом до безграничного отчаяния и дикого желания покончить с собой и со всеми своими мучениями. Более того, она постепенно приходила к выводу, что это ее единственный выход. Разве она может позволить себе пройти через суд, через весь позор разоблачения. Нет, конечно. А если она умрет, дело прекратят. И так она и сделает. Хорошо, что она не выбросила пистолет. Застрелиться она сумеет. Но только тогда, когда уже точно будет знать, что ей нечего терять. И еще. Она хотела поговорить с этим следователем, который приходил к ним. Она должна убедиться, что дело прекратят с ее смертью. Она одна виновата во всем. Да, она совершила убийство. За это она умрет, а все остальное никого не касается. Это дело семейное, и никакого отношения к правосудию не имеет.

Когда ночью раздался звонок, и свекор попросил их приехать, так как Виктории Сергеевне очень плохо, она вначале обрадовалась. Ну, вот, свекровь умрет и на одного обвинителя будет меньше. Но потом, увидев страдающее и испуганное лицо той, кто во многом заменила ей мать, устыдилась.

Боже мой, какая же я бессовестная, подумала она. Сколько Виктория Сергеевна сделала для меня. Сколько помогала мне, глупой девчонке советами, как многому она меня научила. И когда у нас не ладилось с Сашей, сколько раз она разговаривала с нами и вместе, и отдельно. И деньгами сколько помогала, и детей брала к себе. А моя родная мать всегда была далеко, вдруг рассердилась она на свою маму, и всегда только охала и ахала и могла только плакать и предрекать, что все плохо кончится. И, в общем-то, она оказалась права, с горечью заключила Альбина.

Она с таким рвением взялась ухаживать за больной свекровью, что и муж, и свекор были очень тронуты. Конечно, Викторию Сергеевну положили в хорошую платную клинику, но ей было гораздо спокойнее, когда возле нее сидел кто-нибудь родной, а не приветливые и улыбающиеся, но такие равнодушные нянечки и сиделки.

Альбина взяла отпуск на работе и проводила около кровати свекрови дни и ночи, приезжая домой только выкупаться и переодеться. Муж и свекор наперебой пытались уговорить ее отдохнуть, предлагали заменить ее, но упорно отказывалась и снова уезжала в больницу. Они ведь не понимали, что так ей было легче. Там ей не нужно было следить за своим лицом, не нужно было притворяться, что ее интересуют маленькие семейные проблемы или ее собственная внешность. В больнице она могла сидеть часами около неподвижной Виктории Сергеевны и молча предаваться отчаянию. Там никого не удивляло ее скорбное выражение лица. Введенные в заблуждение ее муж и свекор даже пытались утешать ее, думая, что она так переживает за свекровь.

Ну, да, утешайте, утешайте меня, с непонятным ей самой злорадством думала она, слушая их уверения, что все будет хорошо. Вы же не знаете, какую я пакость вам сделала. Ну, ничего, может, и узнаете.