Всю ночь она сочиняла прочувствованную речь. Она скажет, что любит его, но ее долг перед семьей велит ей больше не видеть его. Им обоим это будет нелегко, но он молодой, красивый, у него будут другие встречи, он полюбит молодую девушку, подходящую ему по возрасту, а она… Для нее он останется самым лучшим воспоминанием в ее жизни. Она никогда не забудет его.

На этом месте ее глаза начинали наполняться слезами, и она беззвучно плакала, радуясь, что Гарик спит и не может ее видеть. Правда, одновременно ей было и смешно, так как эта ее речь очень уж напоминала бразильский сериал, но ей никак не удавалось придумать что-нибудь получше, и, конце концов, она решила, что завтра жизнь сама покажет, что нужно делать.

– Никогда не хлопочи о завтрашнем дне, каждому дню довольно своей заботы, повторила она себе известную библейскую истину и вскоре успокоилась, одновременно ужасаясь и гордясь своей порочностью, и довольная, что один день полной жизни у нее все-таки был.

А назавтра, когда Олег позвонил, она снова удивилась мудрости библейских истин. Жизнь показала, что Олегу нужно уехать, и ей не придется произносить свою ужасную речь.

Чувствуя облегчение в душе, она сказала ему как можно нежнее:

– Это судьба. Это знак свыше, Олег. Нам не следует больше видеться.

– Но мы могли бы увидеться хотя бы еще один раз. Я улетаю сегодня ночью.

– Олег, ты понимаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет.

– Как ты легко расстаешься со мной, Лера.

– Олег, Олег, но мы же всегда знали, что у нас с тобой нет будущего. Жизнь просто еще раз доказала нам это.

– Но ты хотя бы будешь вспоминать обо мне?

Я никогда не забуду тебя, – совершенно искренне сказала она. – Это будет одно из самых лучших воспоминаний в моей жизни.

– В моей тоже, – вздохнув, сказал он, уже примиряясь в душе с тем, что они больше не увидятся. – Я желаю тебе счастья, Лера, Спасибо тебе за все.

– Олежек, милый, не нужно так безнадежно говорить, а то у меня разрывается сердце.

– Правда? Так ты все же не совсем равнодушна ко мне?

– Ну, что ты говоришь. Я так хочу, чтобы ты был счастлив. Я так переживаю за тебя.

– Да уж, – уныло пробормотал он, – Я знаю.

Лера промолчала, не зная, что еще сказать. На самом деле она распрощалась с ним еще ночью, когда решила больше не видеться. И он понял это.

Они попрощались, и Олег выключил телефон, оборвав связь с единственным близким ему человеком в этом городе. Вот он и свободен, и снова одинок, и может делать, что захочет.

Он съездил за билетом, позвонил матери и Аркадию Семеновичу в Израиль, а день все не кончался. Он решил пройтись по городу, может быть, в последний раз. Он шел и шел, одинокий и никому не нужный. Ему казалось, что он готовится к собственным похоронам. Толпа равнодушно обтекала его, и ей было все равно, уезжает он или умирает.

Дожился, дожился, стучало у него в голове, двадцать семь лет, и ни кола, ни двора, ни одного близкого человека, кроме родителей.

В аэропорт он решил ехать автобусом. Он слышал, что такси останавливают и грабят пассажиров. Автобус шел сначала в Шереметьево – 1, а потом в Шереметьево – 2. Из-за пробок автобус шел медленно, и Олег стал нервничать, проклиная себя за то, что поддавшись сентиментальности никак не мог расстаться с Москвой, и поздно выехал. Заволновались и другие пассажиры. Чувствуя, что опаздывает, шофер вдруг спросил, едет ли кто-нибудь в Шереметьево-1. Оказалось, что всем нужно в Шереметьево-2, и шофер предложил ехать прямо туда. Пассажиры облегченно вздохнули, но тут с места поднялся, надутый как индюк, молодой человек. Под курткой на нем был темный костюм, и он выглядел типичным бывшим комсомольским работником. Сурово посмотрев вокруг, он потребовал от шофера ехать по маршруту. Пассажиры зароптали, но по старой привычку подчиняться открыто выступить против не посмели. Еще слишком жива была в них память, когда каждый чиновник говорил с ними только от имени всей Советской власти, и выступить против него означало быть против всей страны, народа и конституции. Шофер, матюкнувшись про себя, поехал в Шереметьево-1. Самым интересным оказалось то, что и самому надутому нужно было в Шереметьево-2, но автобус отстоял в Шереметьево-1 положенное время, за которое никто не вышел, и никто не вошел, и только потом направился дальше. Всю дорогу пассажиры нервничали и торопили злого как черт и огрызающегося шофера, а комсомольский работник сидел довольный, все также сурово глядя перед собой.

Олег почувствовал, что его ностальгия начинает отступать. Но окончательно она прошла при прохождении таможенного досмотра, но не им самим, а людьми, которые стояли в очереди впереди него. Это была семья из трех человек: родители и мальчик лет восьми. Родители были уже не очень молодые, видно, поженились, когда ей было уже за тридцать, а ему, наверное, вообще за сорок. Вид у них был самый интеллигентный и самый беспомощный. Они везли с собой небольшой японский телевизор, видеомагнитофон и магнитофон. Вместо того чтобы получше упрятать что-нибудь из этого, они наивно выставили все напоказ в запечатанных коробках. Хмурый таможенник, только бросив на них взгляд, сразу понял, с кем имеет дело, и злорадно сказал:

– Это все я не пропущу.

– Как это? – заволновался отец семейства, – вот чеки, все куплено законно в магазинах.

– Мне это не важно, – с ледяным спокойствием отстранил его бумажки таможенник. – Я это не пропущу.

– Но вы не имеете право, – беспомощно запротестовали они. – Нигде в правилах не указано, что нельзя везти с собой видеотехнику.

– Нигде не указано, а я не пропущу. Хотите, идите жаловаться. Следующий.

– Подождите, так нельзя, – мужчина все еще надеялся уговорить их мучителя. – Что же нам с этим всем делать?

– Отдайте провожающим.

– Но нас никто не провожает, мы одни.

– Тогда оставьте в камере хранения, потом вернетесь, заберете, – таможенник явно издевался над ними.

– Мы не вернемся, мы уезжаем навсегда, – наивно попыталась объяснить ему женщина.

– Тогда бросайте все посреди зала, – рявкнул ему наглец. – Все, хватит. Вы в этой стране родились и знаете, какие здесь порядки. Так что не надо строить из себя недоумков. Я сказал, что не пропущу, значит, все. Следующий.

Взяв свои чемоданы и коробки, они покорно повернулись и пошли, сами не зная, куда и зачем. Потом растерянно остановились, не зная, что делать дальше.

Олег не выдержал, вышел из очереди и пошел к ним. Их беспомощность и униженный вид разозлили его. Он чувствовал к ним одновременно и жалость и презрение.

Что за люди, думал он, ведь времена переменились, ну, нужно же как-то приспосабливаться.

– Извините, – сказал он, подойдя к ним. – Я все видел. Вам нужно сделать так. Идемте в сторону, выбросьте коробки от видика и магнитофона, а их положите в чемоданы. И идите через другие таможни, видите их сколько. Идемте в крайнюю, подальше от той.

Они послушно перепаковали багаж и пошли за ним к самому крайнему таможеннику. Там, когда подошла их очередь, они трясущимися руками подали ему свои документы, чувствуя себя отпетыми преступниками. Олег даже решил, что они в уме прикидывают, сколько лет им дадут, когда обнаружат в чемоданах спрятанную аппаратуру.

Но таможенник только взглянул на коробку с телевизором и, отмахнувшись от их чемоданов, поставил все нужные печати и велел проходить. Также быстро он пропустил и Олега.

Войдя в зал, Олег увидел, что они ожидают его со слезами благодарности на глазах.

– Вы просто нас спасли, – взяв его за руку и преданно глядя на него, сказала женщина.

– Да, вы знаете, мы не привыкли иметь дело с таким откровенным хамством и как-то даже растерялись. Вы нас очень выручили, – вторил ей муж, держа его за вторую руку.

– Как же так не привыкли? – засмеялся Олег. – Он же вам сам сказал, что если вы родились и выросли в этой стране, то должны были привыкнуть.

– Да, конечно, – грустно сказал мужчина, – но вы понимаете, что для нас таможня это все равно, что КГВ. Мы хоть и не живем в 37-м, но генетический страх до сих пор дает о себе знать.