И он со всего размаху бросил камень в реку.

— Какой же у тебя был? — закричал в испуге глашатай.

— Конечно, белый! — воскликнул Переяслав. — Мое счастье всегда со мной. Вынь и посмотри, какой остался в сосуде. Там должен остаться красный.

Вынули из чаши камень. Никто, кажется, не дышал, пока его вынимали. Даже царь Косарь, и тот чуть не задохся.

— Гляди! — радостно воскликнул Переяслав.

Глашатай положил на ладонь вынутый камень и громко объявил всем:

— Остался — красный.

Гром рукоплесканий встретил этот ответ. Хлопали в ладоши знатные гости, хлопали посланники соседних царей и ханов, хлопали придворные свидетели, кричали и стучали радостно зрители и дружина. А царь Косарь сидел и глядел, точно не понимал ничего: глядел направо, глядел налево и видел только одно, что все радуются и что теперь уже ничего не поделаешь:

— Напредсказал, собака-звездочет!

Зоренька бросилась отцу на шею и, рыдая от счастья, целовала его и обливала слезами.

Палач развязал цепи и с грохотом бросил их на помост.

Переяслав под звуки труб и новых рукоплесканий сошел с помоста и направился прямо к Зореньке, взял ее за руку и громко спросил Косаря:

— Отвечай при всем народе: отдашь ли мне ясную Зореньку в жены?

Опять все затихло. Все глаза устремились на них троих.

Царь Косарь снял шапку, почесал затылок и молча положил Переяславу обе руки на плечи и трижды поцеловался с ним. И, когда целовался, успел шепнуть, чтобы никто другой не слышал:

— Ну и хитер же ты, зятюшка!

Переяслав ему в ответ тоже шепнул, когда целовался:

— Ну и ты, батюшка, тоже не промах!

На том и покончили.

Объявили помолвку, гостей пригласили и вскоре сыграли веселую свадьбу. Зореньке казалось, что счастливей ее нет никого на свете. И царь Косарь был доволен зятем, но все же не мог примириться с мыслью, что тот у него «переял славу» самого умного человека на свете.

— На то он и Переяслав! — сказал Косарю однажды звездочет, с которым они опять встретились после охоты. — Погоди, он у тебя еще и не то переймет! Всему свое время!

Царь Косарь ему ответил:

— Ну, это ты по печным горшкам так видишь, а не по звездам!

Однако домой он вернулся не в духе и весь вечер покряхтывал и почесывал затылок, а ночью плохо спал и все думал: «Ах, звездочет-лиходей! Ах, собачий ты сын, чего напредсказал ты на мою голову!»

Покровитель мышей

[13]

обрались мыши на важный совет и стали судить, как избавиться им от врагов, от которых терпят они так много обид и горя.

— Кого избрать нам себе в покровители?

Думали, спорили, пищали, визжали и наконец решили: просить Кота.

— Он такой ласковый, такой обходительный.

— И как умен!

— А уж как благочестив! Не то что собака — та и лается и бросается, а этот: «Мяу!» — и к себе на печь.

А Кот, пообедав, лежал на солнышке и сладко дремал. Вдруг чует — мышиным духом запахло, а подняться лень. Приоткрыл немного один глаз и видит: тянутся к нему мыши целой толпой и на ходу кланяются ему и просят:

— Кот-батюшка! Выслушай нас. Будь нашим покровителем! Не откажись!

Приподнялся Кот, сел на задние ноги и хвостом себя окружил. Вгляделся и спрашивает:

— А много ли вас?

— Много!

— Это хорошо, что много. Сзывайте-ка сюда всех. Я тогда погляжу и подумаю.

Глядит Кот: мышей перед ним видимо-невидимо.

— Ну что ж, — говорит, — пожалуй, я согласен. Только с условием: стар я и слаб, и трудно мне без помощников ходить — богу за вас молиться.

— Не отказывайся, Кот-благодетель! — запищали мыши.

— Ладно. Только вы должны по очереди провожать меня на монастырский двор. А то по вашим грехам придется мне туда частенько ходить.

— Согласны! Согласны! Проводим!

На том и порешили. И благочестивый Кот всем на радость принял мышей под свое покровительство.

Начал ходить Кот на монастырский двор. Ходит — не ленится. То и дело спрашивает:

— Ну-ка, чья теперь очередь меня провожать?

Проходят дни за днями, неделя за неделей; Кот становится все усердней. Стали замечать мыши, что от усердия Кот начинает жиреть, а мышей остается все меньше да меньше.

— Вот что, братцы, — сказала одна мышь, — завтра моя очередь провожать Кота. Я пойду с ним, а вы исподтишка последите за нами. Тут что-то неладно!

Пошла мышь с Котом к монастырскому двору, а другие мыши издали стали подглядывать. Идет Кот, а сам оборачивается и говорит:

— Что это нынче везде мышиным духом как пахнет?

— А это наши поутру здесь взапуски бегали, — отвечает мышь. — Какой ты, батюшка наш, чувствительный!

— Я свое дело понимаю! — говорит Кот и потягивается. — Ну, а теперь, Мышка, хорошо бы позавтракать. Покорми-ка меня!

— Да я с собой ничего не взяла.

— А под шубой-то у тебя что?

— Под шубой-то я сама.

— Ну, вот мне пока и довольно!

Бросился на нее Кот и съел.

Увидели это мыши и поняли, какой у них покровитель. Разбежались все по норам и стали с той поры пуще всех врагов Кота опасаться.

Дорого обошелся мышам Кот-благодетель!

Алексей Николаевич Толстой

[14]

Сорочьи сказки

[15]

Сорока

а калиновым мостом, на малиновом кусту калачи медовые росли да пряники с начинкой. Каждое утро прилетала сорокабелобока и ела пряники.

Покушает, почистит носок и улетит детей пряниками кормить.

Раз спрашивает сороку синичка-птичка:

— Откуда, тетенька, ты пряники с начинкой таскаешь? Моим детям тоже бы их поесть охота. Укажи мне это доброе место.

— А у черта на кулижках, — отвечала сорокабелобока, обманула синичку.

— Неправду ты говоришь, тетенька, — пискнула синичка-птичка, — у черта на кулижках одни сосновые шишки валяются, да и те пустые. Скажи — все равно выслежу.

Испугалась сорока-белобока, пожадничала. Полетела к малиновому кусту и съела и калачи медовые, и пряники с начинкой, все дочиста.

И заболел у сороки живот. Насилу домой доплелась. Сорочат растолкала, легла и охает…

— Что с тобой, тетенька? — спрашивает синичка-птичка. — Или болит чего?

— Трудилась я, — охает сорока, — истомилась, кости болят.

— Ну, то-то, я думала другое что, от другого чего я средство знаю: трава Сандрит, от всех болестей целит.

— А где Сандрит-трава растет? — взмолилась сорока-белобока.

— А у черта на кулижках, — отвечала синичка-птичка, крылышками детей закрыла и заснула.

«У черта на кулижке одни сосновые шишки, — подумала сорока, — да и те пустые», — и затосковала: очень живот болел у белобокой.

И с боли да тоски на животе сорочьем перья все повылезли, и стала сорока — голобока.

От жадности.

Мышка

о чистому снегу бежит мышка, за мышкой дорожка, где в снегу лапки ступали.

Мышка ничего не думает, потому что в голове у нее мозгу — меньше горошины.

Увидала мышка на снегу сосновую шишку, ухватила зубом, скребет и все черным глазом поглядывает — нет ли хоря.

А злой хорь по мышиным следам ползет, красным хвостом снег метет.

Рот разинул — вот-вот на мышь кинется…

Вдруг мышка царапнула нос о шишку, да с перепугу — нырь в снег, только хвостом вильнула. И нет ее.