Вторая приманка заключалась в том, что избранных сюннуских гостей следовало принародно кормить «великолепными кусками вареного и жареного мяса, приготовленного в маринадах». Цзя И пишет: «Варвары-ху, исчисляемые сотнями, пожелавшие посмотреть [на пир], будут стоять рядом. Те, кто отведал яства, обрадуются, будут есть и посмеиваться. А еда будет на вкус такой, какой им и пробовать-то никогда не приходилось… В целом государстве, кто это слышал и видел, пуская слюни, расскажут об этом другим. Люди станут алкать того же, полагая, что если сами прибудут к нам, то смогут это получить. Тем самым мы наведем порчу на их уста. [Это еще] одна “приманка”».
Третья приманка, назначенная для варварских ушей, заключалась в том, что сюнну следовало приглашать на музыкальные вечера: «Пусть музыканты дудят в маленькие флейты, бьют в барабаны и барабанчики, а актеры и акробаты сменяют друг друга. Пусть время от времени выступают танцоры и плясуны, а вслед за ними под грохот барабанов исполняет свой танец человек-кукла». Представление должны были поддерживать придворные дамы «в количестве десяти и более» — им належало напудриться, подвести брови и надеть расшитые шелковые одежды. При виде этих красавиц варвары не могли бы остаться равнодушными к музыке. «Тем самым мы наведем порчу на их уши, — обещает Цзя И. — [Это еще] одна “приманка”».
«Приманку для желудка» Цзя И трактовал в широком смысле. По мысли сановника, сюнну, прибывшие к императорскому двору, должны были получить множество материальных благ, от «высокой залы и отдельного флигеля» до «боевой колесницы в личном хранении». Входили в эту «приманку» и рабы с рабынями, и домашний скот, и хорошая кухня.
И наконец, «пятая приманка» должна была «навести порчу» на сюннуские сердца. Для этого императору надлежало воздействовать на них «родительской лаской», особое внимание оказывая сюннуским детям: «Известно, что старшие варвары-ху — грубые родители. Так пусть же Верховный [правитель] к младенцам-ху будет так же добр и любвеобилен, как к сыновьям своих высокопоставленных [подданных]». Цзя И рисует картину идиллических отношений императора с маленькими сюнну: «Верховный [правитель] милостиво изволит ласкать мальчиков-варваров, похлопывает их, играет с ними в кольцо. А когда подают жареное мясо, милостиво изволит кормить их. [Верховный правитель] снимает с себя великолепные одежды и лично одаривает их. [Когда] Верховный [правитель] встает, мальчики-варвары [находятся] кто сзади, кто спереди него». Присутствуют при этом и взрослые знатные варвары «в платье с казенной печатью на шнурке» — «им будет дозволено подносить вино». Устоять перед такими милостями, по мнению Цзя И, не сможет никто: «В целом государстве, кто увидит и услышит [это], широко раскроют глаза от изумления, возжелают [того же]. Люди засуетятся, забеспокоятся только о том, как бы не опоздать с прибытием к нам. Тем самым мы наведем порчу на их сердца. [Это еще] одна “приманка”».
Свое сочинение Цзя И заканчивает на оптимистической ноте: «Итак, привлечем, притянем к себе их уши, привлечем их глаза, привлечем их рты, привлечем их желудки. И они окажутся в четырех отношениях привлечены. А еще мы привлечем к себе их сердца. Так разве же мы не подчиним варваров-ху, не принудим их упасть [к нашим ногам]?! Это и называется “пять приманок”»{222}.
Однако ни узорные платья, ни мясо в маринаде, ни флейты, ни «человек-кукла», ни «платье с казенной печатью на шнурке», ни игры «в кольцо» с императором не приносили желаемого результата. Сюнну действительно отнеслись к этим и прочим благам цивилизации с большим вниманием. Но они предпочитали пользоваться ими в родных степях, а не в императорском дворце. А военные набеги продолжали считать лучшим средством для получения этих благ.
Впрочем, известны отдельные примеры того, как сюннусцы, привлеченные императором, действительно оставались при его дворе и становились там не последними людьми. Но они теряли связь со своими соотечественниками и особого влияния на сюннуско-китайскую политику не оказывали. Например, Цзинь Миди, юный сын Сючу-вана, в результате сюннуских междоусобиц примерно в 120 году до н. э. оказался в Хань на положении раба. Вначале он был конюхом, но однажды попался на глаза императору У-ди и понравился ему — так началась его служебная карьера. Цзинь Миди служил У-ди до самой его смерти и прославился своей преданностью. По завещанию императора он был назначен в число сановников, помогавших его малолетнему наследнику, и руководил государственной канцелярией{223}.
Но, несмотря на такие отдельные случаи, в течение по крайней мере трех веков китайцы так и не смогли найти приемлемой политики в отношениях с сюнну. С помощью подарков они покупали себе короткие периоды нестабильного мира (но не спокойствия, потому что мир этот мог быть нарушен в любой момент). Им приходилось держать огромную армию на границах, и это стоило им очень дорого (не говоря уже о том, что было не слишком результативно). Мы не знаем, во сколько обходилось китайской казне содержание гарнизонов во времена противостояния с сюнну, но известно, что в середине VIII века н. э., во времена могущества династии Тан, для оплаты пограничных войск одних только шелковых тканей выделялось ежегодно 10200000 кусков{224}. Вероятно, эти цифры не слишком отличались от аналогичных показателей в годы китайско-сюннуских войн. Известно, что ханьским ткачихам для изготовления одного куска ткани требовалось около трех дней{225}. Значит, для изготовления ткани, которая ежегодно шла в пограничные гарнизоны, постоянно работало более 80 тысяч женщин (или даже около ста тысяч, если учесть, что у них были выходные дни). Не говоря уже о том, что шелковые нити, с которыми имели дело ткачихи, сначала надо было получить, и в этом тоже было задействовано немало людей. А ведь гарнизонам требовался не только шелк, но и продовольствие, и деньги…
Сыма Цянь пишет о годах правления императора Сяо-вэня: «В это время сюнну много раз вторгались на наши северные окраины и бесчинствовали там, поэтому было создано множество военных поселений и гарнизонов, однако зерна, производимого на окраинах, не хватало, чтобы накормить всех едоков. Тогда всем, кто мог привлечь народ для перевозок зерна по воде и для переброски зерна по суше в район границ, стали даровать ранги знатности, причем давали ранги вплоть до дашучжана»{226}. Видимо, проблема со снабжением гарнизонов действительно стояла остро — дашучжан был высоким рангом, восемнадцатым из двадцати возможных.
Военные кампании против сюнну тоже были очень затратными. В 127 году до н. э. император У-ди начал с сюнну затяжную войну, которую китайцы впервые со времен Цинь Ши-хуанди и Тоуманя вели не на своей территории (все предыдущее столетие им доводилось лишь ненадолго вторгаться в степь). Нельзя не признать, что политический успех китайцами был достигнут: мы уже говорили о том, что в результате этой войны сюнну потеряли Орд ос, Иньшань и Ганьсуский проход и были вытеснены на север за пустыню Гоби. Теперь посмотрим, чего стоила Поднебесной эта победа.
Вначале все обстояло не так уж и плохо. В результате первой же военной операции китайцы убили и взяли в плен несколько тысяч варваров и захватили свыше миллиона голов крупного рогатого скота и баранов. В 124 году до н. э. император двинул на сюнну армию, насчитывавшую более ста тысяч человек. Они «убили или захватили в плен 15 тысяч врагов». На следующий год была проведена новая кампания, и потери сюнну составили 19 тысяч убитыми и пленными. Но при этом, по словам Сыма Цяня, «в армии Хань тоже погибло более ста тысяч солдат и лошадей, не считая потерь военного снаряжения и расходов на перевозку зерна по воде и суше». Кроме того, ханьским воинам за убийство противников на поле брани и захват пленных было выдано 200 тысяч цзинь золота — около 50 тонн. Пришлось китайцам позаботиться и о пленных врагах — видимо, во исполнение политики «пяти приманок»: «Несколько десятков тысяч пленных [сюнну] были щедро одарены, одежду и пищу им предоставили местные власти». В результате этой разорительной «победы» «собранные подушные подати и налоги истощились так, что уже не хватало средств для выдачи воевавшим солдатам».