Сын и наследник Ши Цзилуна, по имени Ши Суй, развлекался не столь изысканно. «Нарядив красивых дворцовых служанок, он рубил им головы, а истекающие кровью трупы клал на поднос и выносил на общее обозрение. Кроме того, Ши Суй сближался с буддийскими нищенствующими монахинями — бикшуни, отличавшимися красотой, вступал с ними в плотскую связь, затем убивал, варил их мясо, смешивал его с бараниной и говядиной и ел, а также жаловал это мясо приближенным, требуя, чтобы они попробовали его на вкус»^{371}.

Поведение Ши Суя шокировало даже его отца, и в конце концов он убил наследника, завещав трон другому сыну. Но тот после смерти императора не сумел удержать власть. Престол стал переходить от брата к брату и за 349 год сменил трех хозяев. Последний из сыновей-наследников был казнен сместившим его узурпатором Ши Минем (позднее — Жань Минь). С ним были казнены и 38 внуков Ши Цзилуна. Фан Сюаньлин пишет: «Из тринадцати сыновей Ши Цзилуна пятеро были убиты Жань Минем, а восемь сами уничтожили друг друга». Таким образом, род Ши был полностью истреблен (Ши Минь, хотя и носил фамилию Ши, к этому роду не принадлежал)^{372}.

Династия Поздняя Чжао была уничтожена, правлению сюнну пришел конец. Ши Минь, захвативший власть в стране, был этническим китайцем (ханьцем), хотя и воспитывался у сюнну. Его отец, будучи двенадцатилетним мальчиком, попал в плен, был усыновлен Ши Цзилуном по приказу Ши Лэ и получил фамилию Ши. Сам Ши Минь родился уже у сюнну и занимал высокие посты при сюннуском дворе^{373}. Но когда он поднял мятеж, он опирался исключительно на ханьцев. Более того, он «объявил во дворце и за его пределами приказ о том, что каждый, кто представляет одно из шести инородческих племен, посмевших поднять оружие, будет обезглавлен. Тогда неисчислимое количество хусцев стало убегать из города, либо прорываясь через ворота, либо перелезая через городские стены».

В дни мятежа Ши Минь объявил, что каждый гражданский чиновник, убивший одного хусца и предъявивший его голову, повышается в ранге на три ступени, а военный чиновник зачисляется на службу при ставке. После этого в течение дня было отрублено несколько десятков тысяч голов. Сам Ши Минь «убивал хусцев и цзесцев, не разбирая ни пола, ни возраста». Всего было убито более 200 тысяч человек. Облава на них шла не только в столице, но и по всему государству — едва захватив власть, Ши Минь отправил во все воинские подразделения приказ убивать хусцев, «в результате чего половина людей с высокими носами и густыми бородами была перебита». Это был один из первых в истории случаев геноцида.

В 350 году Ши Минь вступил на престол, принял прежнюю фамилию своего рода Жань и дал государству название Великое Вэй. Так правлению сюннуских императоров и самому существованию сюнну на землях бывшего Позднего Чжао пришел конец^{374}.

Кроме Ранней и Поздней Чжао, на севере Китая в течение недолгого времени существовали еще две сюннуских династии (и соответственно два государства): Северная Лян (397-439 годы) и Ся (407-431 годы). Первое государство располагалось на территории современной провинции Ганьсу, второе — захватывало часть Внутренней Монголии и северную часть провинции Шэньси^{375}.

Территория, на которой располагались многочисленные варварские царства, занимала, по словам Фан Сюаньлина, восемь десятых всей Поднебесной^{376}. Поначалу все эти земли были захвачены кочевниками, но потом на осколках некоторых варварских государств возникли и династии, основанные ханьцами, — одной из них и была Великая Вэй, или Жань Вэй. Впрочем, несмотря на громкое название, она просуществовала всего лишь около двух лет. Другие китайские династии оказались столь же эфемерными, сколь и варварские.

Период «Шестнадцати государств пяти северных племен» продолжался до 439 года, когда весь Северный Китай был объединен под властью сяньбийской династии Северная Вэй. К этому времени говорить о южных сюнну можно уже лишь с некоторой натяжкой. Конечно, далеко не все они пали жертвами устроенного Ши Минем геноцида, но они постепенно растворялись в массе окружавших их китайцев (которые, как мы уже говорили, в шесть с лишним раз превосходили сюнну по численности), а также смешивались с другими кочевыми народами.

Постепенно заканчивалась эпоха, о которой Фан Сюаньлин писал: «Флаги хусцев стали развеваться [на нашей земле] при свете луны, северные лошади заскакали [по нашим полям], погоняемые ветром. Пыль [от копыт боевых коней] поднялась на берегах реки Хуайшуй, а тигры стали рычать во дворце на реке Вэйшуй»^{377}. Теперь потомки сюнну — диких варваров, которых китайцы сравнивали с «жадными волками», — становились рядовыми жителями Поднебесной.

История народа сюнну оказалась не слишком долгой — достоверно они известны под этим именем не больше шести-семи веков. За эти годы их язык, хозяйственный уклад, быт, религия, судя по всему, не претерпели существенных изменений.

На каком языке говорили сюнну, доподлинно не установлено, хотя большинство ученых считают их тюркоязычными. По свидетельству Бань Гу, сюнну, как и другие северные варвары, «говорят на непонятном языке»^{378}. В тексте II века до н. э. «Философы из Хуайнани» сказано, что сюнну «говорят вывернутым языком». Правда, толерантные даосские философы из княжества Хуайнань, в отличие от большинства жителей Поднебесной, вовсе не считали это пороком — они подчеркивали, что варвары, несмотря на свой язык, а также на то, что они «одеты кое-как, нечесаны, сидят не по правилам», имеют право на уважение (отметим, кстати, что Хуайнань находилось на юго-востоке Поднебесной и личное общение с северными варварами ее жителям не грозило)^{379}. Но язык сюнну от этого понятнее не становился.

Единственным конкретным сообщением о том, на каком же именно языке говорили сюнну, считается фраза из китайской хроники «Бэй-ши», где о жителях Юэбани сказано: «Обыкновения и язык одинаковы с гаогюйскими, но более опрятности»^{380}. Поскольку, согласно той же хронике, в Юэбани осели «малосильные» северные сюнну, которые не смогли отступить со своим шаньюем на запад, и поскольку язык гао-гюйцев — это язык древних тюркских племен, многие считают, что язык сюнну тоже относился к тюркским^{381}. Впрочем, это — далеко не единственная точка зрения.

Исследование языка сюнну затруднено прежде всего тем, что до нас не дошло ни одного написанного ими текста. Впрочем, скорее всего, у них вообще не было письменности. Сыма Цянь сообщает: «У сюнну не было письма, и все договоры заключались в устной форме»^{382}. Фань Е пишет, что сюннуские сановники правили суд устно, «не составляя письменных документов и книг»^{383}. Правда, демографические и хозяйственные записи у сюнну велись начиная со II века до н. э. — по словам Сыма Цяня, евнух Чжунхан Юэ, прибывший к Маодуню в свите китайской лжепринцессы, «научил приближенных шаньюя вести подробные записи, чтобы оценивать [количество] населения и скота»^{384}. Но заметки эти, вероятно, делались на китайском языке.