Июнь. Неспокойно на Руси! Везде беспорядки, беспорядки… Что-то новое и неотвратимое надвигается на нас, и как жалки и тщетны кажутся наблюдающему со стороны усилия власть имущих остановить в России колесо мирового закона!

Куда ни придешь — везде толкуют или о висящей над нами войне, или о беспорядках.

Когда я ехал в этом году в Крым, в одном купэ со мной находилась харьковская помещица, одна из очевидиц недавно бывших там и в Полтавской губернии разгромов крестьянами помещичьих усадеб. И грозного много было в этом стихийном движении, но и смешного, наивного без конца!

Разгромы были следствием пропаганды; в народе ходили толки о «золотой» грамоте, этой вечной побрякушке, за которой всегда тянулся у нас многомиллионный младенец. Будто эту золотую грамоту прислал царь и указал в ней поделить крестьянам все «панские земли» и т. д. И вот между прочими, известными всем сценами, происходили и следующие.

Во двор одного имения вваливается целая орда баб и мужиков; начался дележ и разграбление усадьбы. Одна баба облюбовала себе карету и, чтоб ее не захватили другие, уселась в нее, а мужик побежал домой за лошадью. Привел он конька, впряг в карету, и баба поехала с торжеством домой, а как на грех навстречу казаки.

— Стой! Кто такие? Чья карета?

— Моя, — отвечает уверенный в своей правоте мужик. — Мне она досталась!

Казаки его за шиворот, но мужичок продолжал защищать «свое» добро и в конце концов его растянули с его бабой и всыпали им «добрэ», как выразилась помещица.

В Полтаве было еще курьезней.

Там всю улицу перед казначейством в один прекрасный день запрудила огромная толпа баб. Стоят и ждут кто с мешком, кто с кульком в руке. Стали их разгонять местные городовые — бабы не идут.

— Да-что вам здесь надо? Чего наперли сюда, черти? — кричали на них.

— А як же, отвечали некоторые. — Мы за грошами пришли!

— За какими деньгами?

— А вот как казначейство делить будут — получим: мы и мешки припасли!

В другом месте в село, уже занятое казаками, явилась вереница подвод с мужиками, бабами и подростками и спрашивают:

— А где здесь контора, где наймают, щоб панов бить?

Что поделать с такой темнотой? И как удержать на земле темноту, когда начинает вставать солнце — просвещение?

Много возбуждений и тревог вызывает предстоящее прославление Серафима Саровского. Особенно усиленно заговорили после письма митрополита Антония в «Новом времени»[17]. Известно было, что комиссией от Святейшего Синода освидетельствованы были останки Серафима и признаны достойными прославления; но как это происходило, что нашла в гробу комиссия — газеты молчали. Письмо Антония брызнуло, как масло в огонь. Он начал с того, что вследствие ходящих по городу подметных писем и угроз силой разоблачить якобы обман духовных лиц, он, Антоний, считает нужным сообщить то, о чем не говорилось до сих пор. Да, в гробу Серафима найдены лишь кости и волосы, все прочее истлело, но не по нетленности останков судят о святости и т. д.

Кому подбрасывались эти письма, что они заключали в себе, ни я, и ни никто из моих знакомых не знал и не слыхал до прочтения этого письма. Много было споров и негодований на это новое прославление; вспоминали императора Николая I, который запретил появление чудес и святых, и таковое прекратилось, а вот теперь Второй Николай приказал им быть — и они стали являться снова, а потому настоящими чудотворцами являются цари.

Е. Н. Чаплин

Переделывают почтамт. До сего времени, чтобы сдать или отправить какую-либо корреспонденцию, публике приходилось тратить уйму времени на поиски надобной экспедиции по разным закоулкам и переулкам. Теперь же решено один из внутренних дворов многочисленных зданий почтамта накрыть стеклянной крышей и устроить общий, грандиозный зал. На эту перестройку ассигнована значительная сумма: во главе дела стоит Ермолай Чаплин[18] — почт-директор, недавно назначенный на этот пост из управляющих Сухопутной таможней. Ранее он был управляющим у светлейшей княгини Юрьевской и нажил порядочную деньгу. Между прочим, некий Мохов, подрядчик, имевший с ним дела, рассказывал мне, что как-то пришел он к Чаплину сдать что-то по условию; Чаплин ему 70 р., а расписку потребовал на 100… Дальнейших пояснений не требуется. Службой своей он почти не занимался, но показать все умел с казовой стороны[19] и удивительно мог оказываться приятным и любезным нужным ему людям. Так, напр., по таможенному тарифу свиное мясо во всех видах запрещено к вывозу; между тем в таможню прибывает на имя высокопоставленного лица ящик с вестфальской ветчиной. Помощник пакгауз, производивший досмотр вместе с членом[20], заявил, что хотя это и высокопоставленной особе, тем не менее, он не считает себя вправе нарушать закон, обязательный для всех. Член, зная Чаплина, не решился высказаться так же и пошел к Чаплину. Тот выслушал члена.

— Какое же в действительности мясо? — спросил он.

— Если вы спрашиваете меня, как Ермолай Николаевич, ответил член, — то я скажу: свиное. Если же как г. управляющий, то докладываю вам, что по моему мнению мясо говяжье.

— Хорошо-с, сказал Чаплин. — Я приду и лично досмотрю с вами.

Помощник был отстранен, передосмотр произведен, и вестфальская ветчина превратилась в оленину. Вот какие Серафимы чудотворцы бывают в таможенном мире! Почтамтские чиновники назначением к ним Чаплина очень недовольны, и причин этому много.

Прежний почт-директор Чернявский был очень вежливый человек — этот же с подчиненными, да еще такими, как почтовые чинуши, но имеющие никакой протекции за собой — Тит Титыч. Чернявский занимал квартиру в 17 комнат; этот же, как только поступил, сейчас же отнял у фельдшера квартиренку и отдал ее своему кучеру; квартиру ему самому отделывают в 31 комнату. Вся же семья его — он, сын да дочь. И это тогда, когда все кричат о тесноте почтамта, недостатке помещений, о том, что чиновники задыхаются в своих конурах и т. д.

Тридцать одна комната — не шутка! Бесцеремонность его с подчиненными настолько велика, что напр. сравнительно крупные лица в мире почтовом — экспедитора — приходят домой со службы и вдруг видят среди гостиной огромные сквозные дыры в полу; мебель и др. вещи в беспорядке, кучей свалены в угол. Что такое? Оказывается, Ермолаю нужно было вешать какие-то массивные люстры, и для этого потребовалось прорезать потолки и сверху, на полах, поставить огромные железные круги.

И он, даже не предупредив хозяев, прямо посылает рабочих, и те идут в чужие квартиры, распоряжаются с вещами, сверлят. Возмутишься вчужине[21].

Одно из нововведений Чаплина — появление на службе в почтамте женщин.

Июль. Газеты полны сообщений о Саровских торжествах. Исцелений, говорят, десятки.

Раздаются толки, будто бы освидетельствованы и прославляются останки не Серафима, а кого-то другого. Утверждают, что отыскался старик и притом из таких, которому рот зажать и на которого цыкнуть неудобно, чуть ли не какой-то отставной местный губернатор, помнивший хорошо могилу Серафима; этот старик заявил комиссии, что могилу они вскрыли не ту, но заявление это — в силу ли запоздалости, или еще почему-либо — комиссия оставила втуне. Тогда тот поскакал в Питер и заварил здесь кашу, будто бы решено по этому поводу сделать исследование и другой могилы. Ну, а если старик прав, и Серафим найдется в другой могиле, тогда что? Этот вопрос теперь у всех на губах.

Но помимо чудес были и беды. Мудрено было рассчитать точно цифру могшего привалить люда, и ошибка была сделана самая опасная: цифру богомольцев взяли меньшую; на торжества явилось <чуть> ли не вдвое большее число, чем то, на которое рассчитывали. Не было ни мест для ночлега, ни пищи; несколько дней царил буквально голод; фунт черного хлеба доходил до 25–30 и выше копеек, тогда как обычная цена его — 2–2 ¹/₂ коп.