Когда французский писатель Шарль Нодье (1780–1844) захотел наградить главных героев двух своих повестей — ”Фея хлебных крошек” и ”Бобовое зернышко и Цветок горошка” — счастливой жизнью в своеобразном ”земном раю”, то притягательнейшим украшением этих райских уголков оказались великолепные библиотеки, в которых ”было собрано все самое превосходное и полезное, что создали изящная словесность и наука, все, что необходимо для услаждения души и развития ума в течение долгой-долгой жизни”.

Повести, о которых идет речь, — сказочные, и приключения, происходящие с их героями — влюбленным в мифическую царицу Савскую плотником Мишелем и крошечным мальчиком по имени Бобовое зернышко, — откровенно фантастичны, зато страстная любовь к книгам, восторг, охватывающий обоих героев при виде тщательно подобранной и на удивление богатой библиотеки, — чувства непридуманные. Их подарил своим персонажам автор. Страстным библиофилом был именно он, Шарль Нодье. Недаром еще в семнадцатилетнем возрасте он умолял друга прислать ему некий библиографический словарь в таких выражениях: ”Эта книга составляет предмет моих самых упоительных мечтаний. Я думаю о ней непрестанно; в ночной тиши передо мной встает желанный образ… подчас мне кажется, что она уже моя… я просыпаюсь… оглядываюсь… и не нахожу ничего, кроме мрака иллюзий”. Выведя в рассказе ”Библиоман” чудака-маньяка, ”помешанного” на книгах, он отдал ему многие ”библиографические” замечания и соображения, которые вполне всерьез высказывал ”от себя” в своих библиофильских статьях; такая самоирония вообще характерна для Нодье, однако отношение его к книгам было очень и очень серьезным.

Книга значила для Шарля Нодье очень много — так много, что порой кажется: эта страсть способна была навсегда вытеснить из его сердца все остальные. Однако полагать так — значит жестоко заблуждаться. В жизни Нодье было много других увлечений; писатель этот тем и удивителен, что делил себя между областями науки и словесности, которые на первый взгляд довольно-таки далеки друг от друга.

Родился Шарль Нодье в 1780 году в семье безансонского адвоката. В год, когда началась Великая французская революция, ему, следовательно, было девять лет. Нодье-старший был настроен весьма радикально, и в двенадцать лет Шарль вступил в безансонское Общество друзей Конституции — клуб, близкий к якобинцам. Революционные речи, произнесенные приблизительно в эту же пору, принесли ему славу чудо-ребенка. Однако на энтузиазм Шарля постепенно накладывались впечатления совсем иного толка. Позже он вспоминал, как присутствовал при казни бывшего капуцина, а затем крупного революционного деятеля Эложа Шнейдера; тот, кто еще недавно посылал множество людей на плаху (нередко без всякой вины, исключительно из соображений личной мести), теперь сам принял смерть под ножом гильотины. Двойственное отношение к революции и восставшему народу (или толпе?) сохранилось у Нодье до конца жизни. С одной стороны, он всегда верил в творческую силу народа: ”Где находят прибежище возвышенные помыслы человека, когда рушится общество? Они находят его в народе, поскольку именно в народе хранятся, развиваются и крепнут все элементы цивилизации[1]. С другой стороны, писатель всегда помнил о том, как страшен может быть порыв толпы, если его не направили на благие дела.

В 1802 году Нодье приезжает в Париж и вступает в общество ”Медитаторов” — молодых людей, которые пытались, отгородившись от современной цивилизации, создать братство ”античных мудрецов”. Общение с ”медитаторами”, утрата возлюбленной, скончавшейся во цвете лет, — все это, вкупе с литературной модой, повлияло на стиль ранней сентиментальной прозы и поэзии Нодье (повесть ”Стелла, или Изгнанники”, 1802; сборники ”Опыты юного барда”, 1804 и ”Скорбящие, или Извлечения из записок самоубийцы”, 1806).

Однако в душе Нодье жил не только меланхолический мечтатель, но и политический бунтарь, ненавистник тиранов. В 1801 или 1802 году Шарль сочинил сатирическую оду, направленную против Наполеона, в ту пору первого консула; ода эта, быстро получившая популярность, была напечатана анонимно, однако в декабре 1803 года в письме министру полиции Фуше Нодье неожиданно сам сознался в своем авторстве. За этим ”автодоносом” последовали события, о которых Нодье потом не раз вспоминал с гордостью, ибо он выступил здесь в почетной роли жертвы политического произвола. Месяц с небольшим автор сатирической оды провел в тюрьме Сент-Пелажи, а затем благодаря хлопотам отца был выслан в родной Безансон под надзор полиции. Здесь он вступил в тайное общество ”Филадельфы”, первой политической акцией которого должно было стать покушение на императора в горах Юра (1805). Из этой затеи ничего не вышло: о готовящемся покушении стало известно Фуше и он приказал покончить с этим делом, произведя несколько арестов. Лично Нодье, по-видимому, ничего не угрожало, однако он самовольно покинул Безансон и около полугода скитался по лесам и горам, наслаждаясь, очевидно, и вольным, ”естественным” существованием, и сознанием опасности (как мы уже сказали, вымышленной или, во всяком случае, сильно преувеличенной). К ”оседлой” жизни беглец вернулся благодаря протекции друга отца, префекта департамента Ду, столицей которого был Безансон.

Позже, в конце 1820 — начале 1830-х годов Нодье, уже известный писатель, с 1824 года хранитель библиотеки Арсенала, хозяин салона, где собирался цвет тогдашней литературы, постепенно приобрел в глазах современников репутацию чудака, который только и умеет, что сочинять фантастические истории да читать старые книги; бунтарская его юность стала казаться очередным розыгрышем присяжного мистификатора, известного ироническим складом ума, а рассказ о тюремных злоключениях — выдумкой ради красного словца. Между тем для самого писателя душевный опыт, обретенный в юности, имел большое значение. На собственном опыте Нодье испытал, каково это — ощущая в себе огромные силы, ненавидя тирана-узурпатора, не иметь возможности проявить себя на общественном поприще и громко заявить о себе миру. Вероятно, не только книжные впечатления (например, от чтения ”Разбойников” Шиллера), но и собственные воспоминания положил Нодье в основу произведения, принесшего ему европейскую известность, — опубликованного в 1818 году романа о благородном разбойнике ”Жан Сбогар”.

Литературное наследие Нодье любопытно тем, что разные, очень далекие одна от другой творческие манеры соседствуют здесь в произведениях, написанных едва ли не одновременно. В 1820 году он выпускает, например, ”чувствительную” повесть ”Адель”[2], а в следующем году — фантастическую повесть ”Смарра”, где сентиментальности нет и в помине; дух ”неистового романтизма” с его пристрастием к ужасам и кошмарам сочетается здесь с тонкой стилизацией античной литературы (прежде всего, романа Апулея ”Золотой осел”).

В 1830 году Нодье публикует ”Историю Богемского короля и его семи замков”; в этом романе, где соединились традиции Стерна и Рабле, необычно все, от ”игрового” шрифта, не уступающего самым смелым образцам современного книжного дизайна, до взбалмошного, постоянно кого-то передразнивающего и над кем-то (не в последнюю очередь над собой) подсмеивающегося повествователя, который к тому же выступает сразу в трех ипостасях[3]. И вот одновременно с ”Историей Богемского короля” Нодье пишет автобиографический цикл ”Воспоминания Максима Одена” (1831), в который входят сентиментальные повести, до крайности похожие на повести 1810-х и 1820-х годов (повсюду одна и та же неминуемо погибающая в ранней юности героиня и один и тот же мечтательно-восторженный герой-повествователь). Читателям было настолько трудно привыкнуть к ”жонглированию” стилями, которым мастерски владел Нодье, что в издательской практике даже вошло в привычку печатать сентиментальную новеллу о слепом юноше и его неверной возлюбленной, которую писатель включил в иронического ”Богемского короля”, отдельно от романа, — слишком уж силен был контраст между ерническим тоном романа и чувствительной атмосферой новеллы.