Изловчившись, выпрыгиваем «а гранитный цоколь и устремляемся в пещеру. Евгений включает электрический фонарь. Луч света выхватывает из тьмы пустое ложе из сухих трав, золу потухшего костра, полуразбитую выдолбленную лодку, груду хлама в каменной нише.

Ушел из берлоги…

Зола еще теплая. Разгребаю костер и нахожу тлеющие угли. Исследуем грот. Расщелину образовал чудовищный сброс. Часть скалы осела, и съехавшая скала привалилась к отвесной стенке, оставив случайную щель.

В глубь скалы щель уводит недалеко. Путь преграждают глыбы обвала, У входа грот расчищен руками человека. Жилище уютное — сюда не проникает дождь, не задувает ветер. Даже пресная вода под рукой. Откуда то сверху спадает тоненькой серебряной струйкой скальный родник.

В этом убежище можно скрываться годами. Челн, выдолбленный из ствола тополя, сгнил.

Удивительно… следов топора на древесине нет. Челн выдолблен тупым, вероятно, костяным орудием.

Евгений разбирает кучу хлама в каменной нише. Извлекает черепки разбитой глиняной посуды с древне корякским орнаментом, сверток истлевших, изорванных в клочья шкур морских зверей, пожелтевшие от времени костяные фигурки, иглы из рыбьих костей, куски полусгнивших сетей, сплетенных из травы.

Неужели это древнекорякские сети из волокна крапивы? Куда мы попали, в пещеру человека каменного века, что ли?

— Ботинок!

Евгений вытягивает на свет из пещерного хлама громадный стоптанный башмак. Рассматриваю находку, безусловно, XX века.

Здоровенные ржавые гвозди вколочены в сбитый каблук. Кожа ботинка сморщилась и почернела. Вместо шнурков обрывки ремешков из нерпичьей шкуры, мохнатые от серебристой шерсти. В истертой кожемитовой подметке дыра с чайную чашку.

— Что за черт, из дыры торчит угол записной книжки

Евгений дико вскрикивает и протягивает руку к записной книжке, пальцы его дрожат.

— Дневник, дневник Юшкевича…

Лихорадочно листаю странички, мелко исписанные карандашом.

Старые записи, какая жалость…

Переворачиваю последнюю страничку и вижу буквы, выведенные торопливой рукой. Строчки расползаются вкривь и вкось:

«В плену у Краба, уплываем ночью в «Бухту мертвых».

Жив… опускаемся на утрамбованный пол. Короткая запись непонятна. Ясно одно: мальчик попал в беду.

— Упустили, Женя: с вечерним отливом увез Юшкевича…

— Кто? Куда?

— Не знаю.

…В путешествии события часто сплетаются в мертвый узел, и кажется, что все пропало и планы экспедиции рухнули.

Тугой узел завязала нам жизнь на полуострове. Загадочное исчезновение Юшкевича опутало все планы. Нужно было, не мешкая, продолжать поиски.

Но где искать?

Мы собрались в тесном кубрике катера у морской карты побережья. Южный берег полуострова изрезан бухтами. Где же проклятая «Бухта мертвых»? Такого названия на карте нет.

Катер пришел из Сиглана утром. Матросы выгрузили из кунгаса трех вьючных лошадей и пустили их на тучные луга. Пополнился и состав экспедиции.

Приехал мой верный Илья. Глаза его под нависшими веками, опутанные сетью морщин, светились добродушием. Жесткие черные волосы прикрывала старая кепка.

Я очень обрадовался встрече. Илья появился, как всегда, в самое трудное время. Вместе с ним на берег сошел смуглый молодой человек в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. На ремне за спиной — четырехлинейка. В карих глазах — решительность. Это учитель Сигланской школы Михаил Петрович Сабенин.

Ему я писал в Сиглан — просил помочь Илье в найме вьючных лошадей. И вот старожил края, страстный охотник, влюбленный в тайгу, сам приехал к нам. Занятия в школе давно окончились, и учитель решил поохотиться на таинственном полуострове.

Сабенин тотчас согласился помочь экспедиции. На рассвете он уйдет с вьючным караваном в горы — перебросит продовольствие наблюдателям Высокогорной станции и поживет с ребятами в альпийском цирке.

В кубрике катера идет совещание. Всех тревожит судьба пропавшего мальчика. Намечаем план поисков, раздумываем, кто же увел его.

— Однако худой люди далеко не ходил, в бухте мертвых спрятался… — вдруг говорит Илья, вынимая изо рта трубочку, выточенную из березового корня.

Старик все время сидел на матросской конке, покуривая, внимательно слушая мой рассказ.

— В «Бухте мертвых»?! Ты знаешь, где эта бухта?

— Старый люди в Сиглапе говорила… Неповторимым красочным языком Илья рассказывает предание орочей о «Бухте мертвых».

Лет триста назад орочи, теснимые якутами, вышли на побережье Охотского моря. Здесь они встретили коряков — исконных морских зверобоев. В прежние времена бесконечных раздоров судьба коренных племен магаданского побережья решалась в кровопролитных битвах. Орочи потеснили коряков. Опустели поселки приморских зверобоев от Наяхана до Тауйской губы.

Двести лет назад орочи разгромили последние поселки коряков на южном берегу нашего полуострова. Уцелевший отряд корякских воинов укрылся от беспощадного истребления в дальней бухте, прикрытой с суши отвесными скалами.

Долго оборонялись коряки в неприступном убежище. Однажды в темную ночь орочи прокрались на лодках в бухту и задушили часовых… В ожесточенной схватке погибли остатки древних обитателей полуострова.

Илья снова зажигает свою березовую трубку и говорит:

— Однако, много костей осталось на земле, валяются поломанные копья, потому старая люди «Бухта мертвых» место называют…

— Где это место, старина?

— На Хентанару кочевать надо.

Важное сообщение Ильи определяет план операций. Нужно действовать наверняка с суши и с моря. Вручаю старшине катера письмо. Через несколько часов конверт распечатают в Магадане. Задержать неизвестного помогут пограничники. Мы с Ильей отправимся в поход вдоль южного берега полуострова — блокировать «Бухту мертвых» с суши.

Здесь, на реке, впервые наблюдаю массовый ход дальневосточного лосося. Бургавли кипит. Река запружена рыбами, плывущими вверх по течению на нерест. В воде тесно, вся река рябит спинами рыб.

Илья принес маленькую сеть, мы залезли в живую кашу и зачерпнули у самого берега с сотню полуметровых горбатых рыбин.

Лакомимся великолепной ухой и вкусной лососиной. Набиваем красной икрой ведра, кастрюли, котелки.

Лошадь с вьюком упала, и кажется: поднять ее невозможно. Ложбина среди скал завалена каменными глыбами, всюду чернеют щели. Илья кряхтит, расстегивая подпругу. Стаскиваю седло с вьюком, проклиная все камеи на свете. Лошадь повалилась почти на спину. Кругом перекошенные плиты — ступить копыту негде. Пришлось мостить обломками ровную площадку.

Двое суток шли сюда, почти не отдыхая.

Горы обрываются в море. Круто скошенные обратные скаты завалены щебнем. Каменистые россыпи выматывают последние силы.

С трудом подняли лошадь, нога ее дрожат и подкашиваются. Дальше пути нет. Илья кивает на ручей, опадающий по глыбам.

— Палатку ставить надо… Лошади путать ноги…

Совсем близко ярко зеленеют клочок альпийского луга и рощица камчатских березок. Травы и одинокие деревья буйно разрослись у ручья на ровной площадке, свободной от камней.

Из «Бухты мертвых» можно выбраться двумя путями: морем на лодке или, карабкаясь по крутой осыпи случайного обвала, через гребень в нашу ложбину.

Растянули палатку в березовой рощице. Выход из бухты с суши блокирован. Илья неторопливо греет на костре закопченный чайник.

— Пошли на гребень, Илья.

— Зачем торопишь, чай пить надо.

Пьем крепкий, почти черный чай. Странный вкус у него. Вяжущий напиток с каждым глотком вливает новые силы.

— Однако, дикий чай варил… — усмехается Илья. — Совсем сильным станешь.

Старик протягивает ситцевый мешочек, наполненный мелкими глянцевитыми листочками.

— Дикий чай пьешь— по следу баранов долго ходишь…