ГЛАВА ПЕРВАЯ

Школа нужна только для двух вещей: для оценок и общественной жизни. Учитывая, что я не отличаюсь особо ни в том, ни в другом, не знаю, почему я здесь.

Профессор Армстронг идёт по проходу, держа в руках планшет с электронным журналом.

— Итак, класс, ваши оценки за тест уже загружены.

Он останавливается возле моей парты и смотрит на меня через очки без оправы. Запах его дешёвого одеколона перебивает всё остальное.

— Если у вас есть какие-то вопросы, обратитесь ко мне после урока.

Я избегаю его взгляда и сосредотачиваюсь на парте-экране, опасаясь оценки за последний тест по математике. Экран загорается, и цифровое устройство отображает моё имя, дату и оценку.

Тройка с минусом.

Опять.

Профессор Армстронг продолжает своё шествие по проходу, а я, мысленно застонав, выключаю экран.

Всего одна хорошая оценка за тест — неужели я прошу слишком много?

Когда звенит звонок, я выхожу в коридор. Чез уже ждёт меня.

— Эй, Сиенна, ты придёшь ко мне сегодня вечером? — он улыбается, на его тёмном круглом лице появляется ряд белых зубов. — Нам ещё нужно посмотреть финальный сезон «Возвращения в космос».

Группа девушек проскальзывает на Лестницу в Рай, как они её называют. Лично я предпочитаю — Ступени из Ада. Я избегаю этого прозрачного движущегося хитроумного изобретения смерти и пользуюсь обычной лестницей. В основном потому, что эта штука меня пугает, хотя скорее из-за того, что знаю, что свалюсь с неё быстрее, чем доберусь наверх. Я наблюдаю, как девушки шагают по движущимся ступенькам, словно это мини-тренировка.

— Разве мы уже не пересмотрели все серии по три раза?

Чез пожимает плечами.

— Не знаю. Кто считает-то?

Как только мы поднимаемся наверх, я останавливаюсь и разворачиваюсь к нему.

— Я считаю. И одного раза мне достаточно.

Я закидываю рюкзак на плечо.

— К тому же, мне нужно сделать тонну домашней работы. Кажется, учителя забыли, что не все из нас благословлены генетическими улучшениями.

Чез фыркает.

— О, ты имеешь в виду нас?

Чез и я единственные в Академии Генетически и Интеллектуально Одарённых — короче, АГИО, — кто не улучшен генетически. Это и явилось первой причиной того, что мы подружились. По крайней мере, Чез одарён интеллектом. Я? Не слишком.

Кто-то может сказать, что мы счастливчики — или проклятые, смотря с какой стороны посмотреть, — потому что наши отцы работают учителями в школе. Это даёт нам возможность бесплатного обучения и автоматического признания. Ну, для Чеза, единственного парня в море идеальных, генно-модифицированных девушек (благодаря нашей политике школ с раздельным обучением) — жизнь прекрасна. К сожалению, только то, что мы посещаем эту школу, ещё не означает, что мы теперь одни из Них.

Показательный пример: Рейни Уильямс и её окружение из прекрасных человеческих экземпляров. Я смотрю, как они проходят мимо, их ноги — длинные и бесконечные, их волосы — великолепны, зубы — ровные, а одежда обтягивает и подчёркивает все нужные места. Эти девушки никогда не пахнут и, вероятно, даже не потеют, тогда как я похожа на перегруженную фабрику потовых желез. Как я могу конкурировать с этими воплощениями совершенства? Никак. Поэтому и не пытаюсь.

Вздохнув, я поворачиваюсь к Чезу, который также провожает взглядом Рейни и её подруг, идущих по коридору.

— Чёрт возьми, — говорит он. — Это зрелище никогда мне не надоест.

Я толкаю его в плечо и разворачиваюсь по коридору в противоположном направлении от Рейни и Ко. Чез спешит меня нагнать.

— Предлагаю сделку — говорит он. — Идём ко мне после школы. Я помогу тебе с домашкой, а затем сможем посмотреть «Возвращение в Космос». Это беспроигрышный вариант.

Разве поспоришь с такой логикой? Особенно, если это предлагает мой лучший и единственный друг?

— Дай мне только забежать в кабинет к отцу и предупредить, что я поеду с тобой.

— Встретимся у машины? — я киваю, а он добавляет: — Только недолго, ладно? Ты же знаешь, как Дестени ненавидит торчать в школе дольше необходимого.

Я прикусываю губу, чтобы скрыть усмешку. Дестени — это старый разбитый «Крайслер» Чеза.

— Я буду такой быстрой, что и моргнуть не успеешь.

Я иду быстрее и сворачиваю в другой коридор, а Чез продолжает идти прямо, по направлению к парковке.

Подойдя к кабинету отца, я нахожу взглядом именную табличку на стене у двери. Не раздумывая, я прикасаюсь к ней, проводя рукой по выгравированным буквам. «Бен Престон». Имя такое же солидное, сильное, как мой отец.

Я вхожу в кабинет и обнаруживаю сгорбившегося над рабочей панелью отца — он выставляет оценки. Галстук свободно повязан на шее, а на лице проступила тень пятичасовой щетины. Он поднимает глаза и улыбается при виде меня.

— Привет, милая. Собралась домой?

Я просматриваю оценки, листая пальцем экран, хотя, вероятно, не должна этого делать. Не совсем понимаю смысл выставления оценок, когда там почти всегда 95 или 100. Вот что происходит, когда ты учишься в школе, полной генетически модифицированных детей, чьи родители выбрали их будущие характеристики как позиции в меню автокафе, не выходя из машины.

— Я собираюсь к Чезу. Он предложил помочь с домашкой.

Папа одаривает меня сочувственной улыбкой.

— Неужели у тебя всё ещё проблемы с алгеброй?

— У меня со всем проблемы, — отвечаю я с иронией в голосе.

— Ну, эй, ты же знаешь, как сильно я люблю математику. Если тебе будет что-то непонятно после ваших занятий с Чезом, возможно, я смогу позаниматься с тобой вечером. Пройдёмся по некоторым математическим темам? — он подмигивает мне, а в уголках глаз показываются морщинки. — Дай шанс своему старику доказать, что он кое-что знает.

Я смеюсь.

— Поверь, пап. Не думаю, что мне грозит забыть это.

Я наклоняюсь к нему и обнимаю за шею. Как обычно, папа пахнет смесью кожи и кедра. Он напоминает мне о классе, но также и о доме.

— До вечера.

Когда я направляюсь к двери, он окликает меня.

— Сиенна?

Я останавливаюсь и оборачиваюсь, опираясь рукой на деревянный косяк.

Отец улыбается, в его волосах седина, а руки слегка сжались на столе.

— Я так горжусь тобой. Я знаю, что тебе нелегко… — он жестом обвёл комнату. — Быть здесь, я имею в виду. Я горжусь, что ты держишься.

Я улыбаюсь в ответ.

— Спасибо, пап.

Вот что я люблю в своём отце. Он всегда знает, как подбодрить, когда я в этом нуждаюсь.

***

Когда я приезжаю позже вечером домой, внутри горит свет. Мамы и Эмили там нет, потому что по четвергам — а сегодня был четверг — у Эмили уроки танцев.

Я не понимаю, зачем маме заставлять четырёхлетнюю Эмили заниматься танцами. Это же просто уроки, где она учится крутиться и наклоняться до пола. Я бы могла этому учить её дома совершенно бесплатно.

— Пап? — кричу я, заходя в прихожую. — Ты дома?

В ответ тишина.

Я прохожу через гостиную, чтобы добраться до кухни. Экран транслирует местный новостной канал. Я захожу на кухню и вижу его. Распластавшегося на спине на кухонном полу с распахнутыми глазами и приоткрытым ртом.

Моё сердце обрывается, и я падаю на колени рядом с телом отца, судорожно пытаясь нащупать пульс. Коснувшись его кожи, я передёргиваюсь: такая холодная, чертовски холодная.

— Нет, — шепчу я, слёзы обжигают глаза. — Нет, нет, нет, нет.

Я вытаскиваю из кармана линк и набираю службу спасения. Сотрясаясь от рыданий, я пытаюсь выдавить из себя слова. Не уверена, что они понимают хоть что-то из того, что я пытаюсь сказать, но мне обещают выслать подмогу.

Следующие несколько минут проходят как в тумане. Я держу его за руку, потому что не знаю, что ещё делать, а слёзы капают на рубашку и шёлковый галстук — его рабочую одежду. У него даже не было возможности переодеться, когда он вернулся домой.

Медики врываются в парадную дверь и начинают оказывать помощь, но я всё понимаю по их глазам. По их движениям, их перешептываниям между собой. Слишком поздно. Никто не хочет мне об этом говорить.

И всё же они говорят.

***

Позже тем вечером, после того, как мы притащились домой из больницы, без отца, потому что папа больше никогда не войдёт в эту дверь, я сижу в кухонном кресле и смотрю на то место, где я его нашла. Мама и Эмили уже легли спать, но мамины рыдания разносятся по коридору.

Как мне теперь заснуть, после того как нашла папу в таком виде? Как я могу закрыть глаза и видеть сны?

Глаза наполняются слезами, когда я смотрю в угол комнаты. Только утром папа стоял там и готовил овсянку с шоколадом для меня и сестры. Как наяву я слышу сейчас его фальшивое пение, чувствую запах какао и арахисового масла. Я уже скучаю по нему. Я скучаю по жизни, в которой он мог бы быть с нами. Я скучаю по годам, которые украли у нас. А Эмили? Моё сердце разрывается при мысли о ней. Она слишком маленькая, чтобы всё это осознать, и это самое печальное. Она даже не понимает, что потеряла.

Солёные слезы бегут по щекам и попадают в рот, но я не хочу их вытирать. Несмотря на пелену, что-то привлекает моё внимание и я спрыгиваю со стула, чтобы лучше рассмотреть. К кухонному шкафу прислонён чёрный кожаный портфель. Папин портфель.

Я смахиваю ладонью слёзы с лица и поднимаю его, прижимая к груди. С каждым вдохом отчётливый запах кожи наполняет мои ноздри и вызывает тысячи воспоминаний. Это запах моего отца. Запах старых книг, классных комнат и крема для обуви. И это всё, что мне осталось от него.

Я не могу удержаться и расстёгиваю отделения портфеля в поисках чего-то — чего угодно! — что я смогу подержать. Что-нибудь, что напомнит мне о нём.

В маленьком внутреннем кармане я что-то нахожу. Фото. Но когда я смотрю на него, я понимаю, что это совсем не то, что я надеялась найти. Странно. На фотографии два человека — мужчина и женщина, оба улыбаются, руки мужчины обнимают женщину за плечи. Этот человек — намного более молодая версия моего отца, но женщина с её длинными тёмными волосами и красивой улыбкой никого мне не напоминала. Как ни странно, подпись на обратной стороне фото гласила, что это Митч и Пенелопа.