Таким образом. Никки предстал перед собранием в Эльмире с тем, чтобы рассказать о своей прошлой жизни и о своем обращении. Перед началом его выступления я немного рассказал о нем, подчеркивая бедность и безысходность положения таких же, как он, подростков. Я попросил аудиторию не судить Никки слишком строго.

Но мои предостережения были напрасны. Все прониклись симпатией к мальчику, как только он начал говорить. Этот простой, откровенный, без преувеличений, рассказ мальчика о мире, из которого он вышел, был гораздо важнее многочисленных социологических исследований.

— Большую часть времени я проводил на улице, — начал он, — потому что к нам часто приходили клиенты. Они могли придти в любое время дня, и тогда всем детям приходилось идти на улицу. Мои родители занимались спиритизмом. Они давали объявления в газетах о том, что они могут говорить с мертвыми, лечить больных, давать советы по денежным делам, оказывать помощь в решении семейных проблем.

У нас была только одна комната и поэтому детям приходилось все время быть на улице. Сначала все дети били меня, и я их боялся. Потом я научился драться, и тогда уже дети начали бояться меня.

Проводить время на улице для меня было приятнее, чем быть дома. Дома я был самым маленьким. Я был ничто. Но на улице все знали, кто я. Мы часто переезжали с места на место, и тому причиной был я. Что бы ни случилось в округе, полиция всегда приходила к нам, и затем начальник полиции приказывал отцу переехать в другое место. Мои родители не хотели портить отношений с полицией. Это было обычное явление. Если полиция в чем-то подозревала пуэрториканца, то уже невозможно было ничего доказать, и семье приходилось переезжать.

Я не знаю, почему я так вел себя. Во мне было какое-то непреодолимое чувство страха и злобы. Оно не давало мне покоя. Когда я видел инвалида, во мне поднималось желание убить его. Те же чувства обуревали меня, когда я видел слепых, маленьких детей, слабых, убогих — я ненавидел их.

Однажды я обо всем рассказал отцу. Мы никогда не говорили с ним по душам, но это чувство очень пугало меня. Он сказал, что во мне сидит дьявол. Он пробовал его выгнать из меня, но ничего не вышло.

Я становился все хуже и хуже. Если я видел у кого-то хороший костюм, я топтал его; если я видел бородатого старика, мне дико хотелось вырвать его бороду; если я видел малышей, я бил их. И все это время я испытывал страх. Мне хотелось плакать, но что-то внутри меня смеялось. И потом — кровь. Как только я видел кровь, я начинал смеяться и потом не в силах был остановиться.

Когда мы переехали в Форт Грин, я присоединился к "Мау-Маус". Ребята хотели, чтобы я стал "президентом". Но во время побоищ "президент" должен был только руководить, а я хотел драться, поэтому они избрали меня "вице-президентом" Я также отвечал за наше оружие. У нас были военные ремни, штыки, кинжалы. Мне нравилось разглядывать эти вещи. Для приобретения оружия мы воровали все, что плохо лежало.

Но для драки я предпочитал бейсбольную биту. Или еще — я проделывал дырку для глаз в помойном ведре, надевал его на голову и размахивал бритвой. "Мау-Маус" никогда не дрались вместе со мной. Они знали, что, когда я входил в раж, то мог ударить любого. Я так же научился наносить ножом такие ранения, чтобы человек оставался живым. Я ранил 16 человек и был 12 раз судим. Иногда мое фото появлялось в газетах. Меня все знали, и когда я проходил по улице, матери спешили увести своих детей.

Меня также знали и в других бандах. Однажды, когда я стоял на остановке метро, ко мне подошло пятеро ребят. Они накинули мне на шею кожаный ремень и начали стягивать его. Я не умер, но желал бы умереть тогда, потому что после этого случая я не мог нормально разговаривать. Когда я говорил, раздавался странный шум. Я ненавидел людей, имевших физические недостатки, а теперь я и сам стал таким.

Зона действия нашей банды распространялась на Кони Айленд и Ралф Авеню. У нас были красные куртки с буквами "ММ" и удобные для драки ботинки. Однажды мы зашли в кондитерский магазин на Флатбут Авеню. Нас было шестеро. Мы пили содовую, когда в магазин зашли шестеро из банды Бишопс. Эта банда враждовала с нами.

Один из них подошел к прилавку с видом хозяина. Мои ребята посмотрели на меня. Я подошел к нему и оттолкнул. Он дал сдачи. Вскоре завязалась драка. Жена кондитера начала кричать. Все покупатели дали стрекача. На прилавке лежал огромный нож. Один из моих

 ребят схватил его и ударил им своего противника шесть раз. Я увидел кровь и начал смеяться. Я знал, что он мертв, и я боялся, но не мог остановиться. Жена кондитера звонила в полицию. Другой наш парень схватил нож и всадил ей в живот. Мы убежали.

Меня не отправили в тюрьму потому, что я не дотронулся до ножа. но в суд вызвали моих родителей, и, мне кажется, только тогда они по-настоящему разглядели меня. Они пришли в ужас, увидев, кем я стал. Они решили уехать из Нью-Йорка и вернуться обратно в Пуэрто-Рико.

Мы с братом проводили их в аэропорт. По дороге из аэропорта он дал мне пистолет 32-го калибра и сказал: Теперь ты сам себе хозяин. Никки.

Первое, в чем я нуждался, был ночлег. С помощью пистолета мне удалось добыть десять долларов. Я снял комнату на Матрл Авеню. Мне тогда было 16 лет. С тех пор я так и добывал себе деньги с помощью пистолета.

Днем все было отлично. Я был с бандой. Ребята делали все, что приказывали им мы с "президентом". Но на ночь я должен был возвращаться к себе в комнату, и это было ужаснее всего: передо мной вставали как наяву два мертвеца из кондитерского магазина. Я бился головой об пол, чтобы отвлечься. По ночам я просыпался и начинал звать свою мать. Мы никогда не были близки с ней, но теперь я почувствовал, как необходима мне была ее забота.

В июле 1958 года мне исполнилось 18 лет. В том месяце шайка "Драгонз" из Ред Хука убила одного нашего парня. И мы хотели убить одного из них в отместку. По закону банды, если погибает один из "May-Mayс", погибает и один из "Драгонз". Мы шли по Эдвард Стрит по направлению к метро и вдруг мы увидели, что неподалеку, где собралась банда "Чаплинз", остановилась полицейская машина. "Чаплинз" — это негритянская банда из Форт Грин. У нас с ними был договор о "мире и содружестве".

Вся банда собралась вокруг двух людей, которых я до этого не видел никогда; у одного из них была труба, другой был худой, как щепка. Затем кто-то принес американский флаг, и машина уехала. По всему было видно, что те двое собрались проповедовать на улице. Как только принесли флаг, худощавый человек поднялся на стул, открыл книгу и прочел: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную".

— А теперь, — сказал священник, — я хочу поговорить с вами. Знаете ли вы, что когда распяли Иисуса, вместе с ним были распяты также и разбойники по одну и другую сторону от Него.

— Довольно, — сказал я своим, — пошли, у нас дела.

Но никто не сдвинулся с места. Впервые они не послушались меня. Я испугался и назвал того священника самым грубым словом, какое только я знал. Но он не обратил на это внимания и продолжал говорить.

Вы знаете, что произошло потом? Президент "Чаплинз" упал на колени прямо на Эдвард Стрит и зарыдал. "Вице-президент" и двое "военных министров" встали на колени рядом с ними и тоже заплакали. Я не мог выносить плач и обрадовался, когда все "Чаплинз" ушли. Мы тоже собрались уходить.

Но в этот момент священник подошел к Израэлю — он тогда был президентом "Мау-Маус", — и пожал ему руку. Я решил, что он хочет расколоть нас, поэтому толкнул его

первым. Израэль посмотрел на меня так, будто видел впервые.