— Тысячу миллионов лет. — его высокий голос звучал в тишине неожиданно громко. — Почему ты не просыпалась, мамочка?

— Потому что очень устала.

— Я хотел, чтобы ты проснулась.

Я видела, что Лукас хочет спросить меня еще о чем-то, но не совсем понимала, о чем именно.

— Давай залезай, — я подняла край одеяла, и Лукас вместе с холодным утренним воздухом проник под него. Он вжался в меня, и я почувствовала запах песка, соли и водорослей. Я ждала.

— Как ты думаешь, папа нас видит? — его голос дрогнул.

Я покосилась на него. Он очень внимательно смотрел мне в лицо.

— Вероятно.

Я собралась с мыслями. Он явно хотел определенности.

— Да, — сказала я.

— А я его не вижу, — его короткие брови сошлись на переносице. Это выражение лица уже становилось привычным.

Я гладила пальцем морщинку между бровей, пока она не разгладилась.

— Мы должны верить, что это так.

Лукас положил голову мне на плечо, и я обняла его второй рукой.

— Папа был хорошим, правда?

— Очень.

— Милли говорит, что ее папа плохой. Он совсем ушел. Папы не должны уходить.

— Иногда они ничего не могут с этим поделать, Люк. — Люк… Так называл его Натан. — Твой папа ничего не мог поделать. Ты должен помнить это. Он совсем не такой, как папа Милли.

Но Лукас еще сомневался:

— Папа Милли сказал, что тоже ничего не мог поделать.

Я прижала к себе Лукаса так тесно, как только могла.

— Люк, слушай, что я говорю. Папа Милли не такой, как твой. Твой папа никогда не ушел бы от тебя, если…если бы у него был хоть какой-нибудь выбор.

Я от души порадовалась, что ни Сэм ни Поппи не слышат меня.

— У меня будет новый папа? — спросил Лукас.

Я согревала его своим теплом. Он был напряжен, его волосы были слегка влажными у корней. Каждая его косточка была настолько хрупкой, что меня пронзил страх за него.

— Нет, мой сладкий. У тебя только один папа.

За окном спальни поднималось солнце. Прижавшись ко мне, Лукас расслабился, его дыхание замедлилось, и он провалился в крепкий детский сон. Я осторожны выскользнула из постели и пошла в комнату мальчиков проверить Феликса. Его там не было.

О, Боже мой, где же он?

Я заметила его на нижней площадке лестницы. Он, неподвижно выпрямившись, сидел перед входной дверью. Кажется, он был почти одет, в одном синем носке, в футболке поверх пижамы. Его любимое одеяло с маленькими мишками закрывало его до колен, и своего любимого плюшевого кота он прижимал к груди. Он сидел совершенно неподвижно, все своим видом выражая терпение и ожидание, неестественные для его возраста. Я сбежала вниз по лестнице и села рядом с ним, мое сердце разрывалось от тревоги.

— Что ты делаешь, Феликс? — я притянула его к себе. — Ты напугал мамочку. Я не знала, где ты был.

От моего прикосновения Феликс вздрогнул и, казалось, вернулся откуда-то издалека. Его глаза были такими голубыми, такими доверчивыми, такими яркими.

Я сидела в кабинете Натана, разбирая множество писем, ожидающих прочтения и ответа.

«Дорогая Минти, — писал Жан, секретарь Натана. — Потрясение было настолько сильным, что я до сих пор спрашиваю себя, мог ли я сделать что-нибудь? Он был так добр ко мне, настолько внимателен…».

Чарли из приемной «Вистемакс»: «Г-н Ллойд никогда не был слишком занят, чтобы сказать мне „привет“, в отличие от многих. Он всегда спрашивал, как дела у Шейлы и Джоди…».

К моему изумлению Роджер написал: «Благодарю вас за предоставленную мне привилегию говорить о Натане на похоронах. Я понимаю, для Вас это было трудным решением. Я был искренен в каждом своем слове. Натан был титаном, сильным стратегом и великолепным организатором. Я восхищался его эрудицией…».

Клайв с ветровыми турбинами выбрал более прямолинейный подход: «У мальчика были красивые, хорошие проводы. Понимаю, как вам сейчас трудно. Мы с Натаном не всегда сходились во мнениях, он был упрям, как старый канюк, но мы были сделаны из одного теста, и это оказывалось определяющим в конце концов…».

Еще пара писем, настолько льстивых. что я опасалась, не назовут ли Натана в конце послания одним из величайших деятелей современности. Другое, от старой школьной приятельницы, было более скромным: «Он был милым мальчиком…».

«Дорогая Минти, — написала Сью Фрост. — мне очень трудно было это написать. Мы не знали друг друга, и это был мой выбор. Но я много думала об этом, и, наверное, ты хотела бы знать, как мы любили дорогого Натана.»

Я тасовала эти письма словно колоду карт. Натан бизнесмен. Натан друг. Натан отец. Я сохраню каждое письмо. Пожалуй, я куплю альбом для вырезок и вставлю их, чтобы потом в один прекрасный день показать ребятам. Возможно, мы перечитаем их вместе. «Это письмо от папиного босса… а это от леди, которая работала с папой».

Письмо Джилли было неожиданно сердечным: «Дорогая Минти. Похороны Натана прошли очень хорошо, и я вижу, как это утешило Сэма. Сэм собирался написать, но он ужасно занят подготовкой к переезду. У Фриды все в порядке, и я надеюсь, что ребята чувствуют себя хорошо. Может быть, нам стоит вместе встретить следующее Рождество…».

Должно быть, я неловко подвинулась, мой локоть столкнул стопку писем, и они дождем посыпались на пол. Я наклонилась и подняла одно, написанное черными чернилами на дорогой плотной бумаге.

«Дорогая Минти… — писала Роуз. Ее острые „р“ и „у“ рассекали строки поперек, окруженные округлыми „а“ и „е“. — Я знаю, тебе будет очень тяжело. Ты будешь ужасно занятой и усталой и, наверное, все еще ошеломленной всем произошедшим. Пожалуйста, позаботься о себе. Это важно. Еще я хочу сказать, что иногда мы злимся на умершего. Со мной так было, когда неожиданно умер отец. На самом деле, я была даже больше возмущена, чем зла. Но я хочу сказать, что гнев ослабит тебя, Минти, как ослабил меня, когда Натан неожиданно решил расторгнуть наш брак. Я полагаю, ты иногда будешь думать, как смел Натан оставить тебя? Наверное, ты будешь спрашивать себя, справишься ли ты одна, зарабатывая на жизнь и воспитывая детей. — Слово „дети“ показалось мне особенно черным на белой бумаге. — Ты так же можешь подумать, читая эти строки, что мое вмешательство грубо и бесцеремонно. Но я должна рискнуть.»

Роуз хотела помочь мне пережить мое горе. До сих пор я сама спала с ним в своей постели, но Роуз собиралась забраться и сюда.

— Так не пойдет, Роуз, — пробормотала я в пустой комнате. — Что бы ты ни говорила, я должна оплакать Натана. И я это сделаю. Сделаю.

— С возвращением, — Барри оторвался от ежедневника. — Мы по тебе скучали.

Он был одет в черную кожаную куртку, несколько ниток более светлого тона прибавилось к его красному браслету на запястье. Его слова звучали искренне и радушно. Комок застрял у меня в горле, мне удалось улыбнуться ему, прежде, чем я скрылась у себя в кабинете. В мое отсутствие он был убран. Две аккуратные стопки бумаги на моем столе можно было рассматривать просто как знак вежливости.

— Привет, — Деб остановилась на пороге. — Как дела?

— Я надеюсь, что разобралась со всеми делами.

— Мне очень жаль, Минти. Это было совсем ужасно?

Мне удалось улыбнуться:

— Настолько ужасно, что теперь мне хочется обо всем этом забыть. Расскажи, пожалуйста, чем ты занималась?

Ей не требовалось второе приглашение. В течение пяти минут я была проинформирована о каждом взгляде и вздохе, которые составляли ее роман с Крисом Шарпом. Мне с полной уверенностью сообщили, что он был самым талантливым человеком после Эйнштейна и самым фантастическим. Крис обещал предвидел самые радужные перспективы для «Парадокс» и с уверенностью предсказывал грядущие перемены в отрасли вообще.

— Он говорит, что уже вскоре люди будут самостоятельно составлять свои собственные телевизионные программы. — ее голос потеплел и звучал мечтательно, когда она перечисляла одно пророчество за другим. Она даже сказала: — подумать только, а ведь я могла не встретиться с ним. — И еще: — Правда, он очень симпатичный?