Никифоров скривился от моих слов.

– Жди меня тут. Я в штаб, нужно отправить сообщение в особый отдел дивизии.

– Хорошо… Товарищ политрук…

– Да? – с некоторой тревогой спросил меня Никифоров, видимо опасаясь, что я еще сообщу ему что‑то не очень приятное.

– Можно поговорить с комиссаром Тарасовым?

– Зачем?

Вздохнув, я довольно сжато рассказал о погибших детях, и бойцы которые шли по той же дороге, захватили пилотов живыми.

– Где? – спросил он снова открыв карту.

– Вот тут, – ткнул я пальцем.

– Хочешь раздуть это дело? – спросил он у меня.

– Да, – довольно жестко ответил я. У меня перед глазами до сих пор стояла смазанная картинка изломанных детских тел на пыльной дороге.

– Хорошо, жди. Мы подойдем вместе.

Пока Никифоров ходил и передавал сообщения, меня покормили принесенным завтраком.

– Товарищ лейтенант, а вы снова будете выступать? – с жадным любопытством спросила Любаша, раскладывая на столе все, что принесла.

– Разрешат, споем. А что, без меня не пели? Тот же Казаков хорошо поет или…

– Они поют конечно хорошо. Но у вас такие тепло‑душевные получаются, прям за душу берут. Майю из прачечной помните? Из нового пополнения. Так вот, она консерваторию заканчивала, говорит у вас талант певца, очень редкий дар исполнять любую песню как будто она написана для вас. И еще у вас каждый раз новая песня. Многие специально приходят с тетрадками записывают. У нас ночью телефон не замолкает звонят даже из штаба фронта все тексты песен переписывают. Мне Лешка‑телефонист рассказал. Мне вот понравилась про «Вологду». Или вот «Люди встречаются», такая хорошая. А какая сегодня будет? – с детской непосредственностью спросила девушка.

– «Комбат» будет, – с легкой улыбкой ответил я.

– Какая?

– «Комбат», песня так называется.

– А‑а‑а‑а, понятно. Вот каша и блинчики. Компоту налить?

– Угу, – кивнул я, так как говорить набитым ртом уже не мог.

Самое забавное в этих песнях я их не запоминал, как сказал мой учитель, игры на гитаре у меня уникальная память на песни, что один раз услышал я могу произвести в точности через большое количество времени. Дар не дар, но в жизни он мне не раз помогал.

Когда я закончил, Люба убирала тарелки, и вытирала стол, пока я вдыхал свежий воздух у открытого оконного проема землянки, послышались шум движения нескольких человек.

Тарасов пришел не один. С ним кроме Никифорова спустился в землянку и комиссар Ломтев, из полка Запашного. Пропустив мимо выбежавшую наружу официантку, они подошли к столу и расселись по стульям, вопросительно посмотрев на меня. То что я позвал их не просто так они похоже знали, судя по нахмуренным лицам. Скорее всего это Никифоров им сообщил в общих чертах.

Вздохнув я начал свой рассказ.

После комиссаров за меня взялся Никифоров и подошедший Кирилов, особист из нашего полка, то есть майора Запашного. Во время моей нашей посадки его не было в расположении, ездил в штаб дивизии, так что появился он как раз вовремя.

Мурыжили они меня на пару до семи часов вечера, у меня уже язык устал в мельчайших подробностях рассказывать как все происходило.

– Распишись тут, и вот тут, – подал мне карандаш Кириллов, и стопку написанных моих показаний.

Когда я закончил читать все, что там было написано, в землянку спустился дежурный по полку и что‑то прошептал на ухо Никифорову. Бросив на меня быстрый взгляд он отпустил дежурного, и как только я расписался, достал новый чистый листок и сказал:

– А теперь, лейтенант, давай обсудим, что ты расскажешь только что прибывшим военным корреспондентам, которые просто пылают страстью пообщаться с тобой…

Вздохнув, я склонился над столом задумчиво почесав затылок. Фактически ничего думать мне не пришлось все за меня решили особисты.

– Топай давай, – с улыбкой сказал Никифоров, как только я заучил свою речь. Их порадовало, что это меня бросают на растерзание акулам пера, а не их. Проблем с Карповым не было, он находился в штабе, где писал рапорт о вылете, и когда прибыли корреспонденты. Его просто изолировали, и сейчас Кирилов направлялся к нему чтобы он изучил слегка измененную версию наших приключений в тылу.

Во первых, никакие дети мне в селе не помогали. Нам не хотелось чтобы у них были проблемы, так что этот факт мы стерли.

Во вторых, пояснить откуда я умею летать на мессере. Это было не просто, но мы справились. Объяснил, что сидел в кабине трофейного «худого», который я посадил на аэродром еще первых числах июля. Ну, а дальше мои летные данные помогли освоить его в первом же вылете.

В третьих, никакого расстрела немецких диверсантов не было.

Это было все.

Когда я вышел из землянки, меня уже ждал вестовой.

– Товарищ лейтенант, вас уже ждут, – сказал он, и я последовал за ним.

На большой поляне собрались не только корреспонденты, но и все политработники ближайших частей, а также парторги и секретари комсомольской организации. Главным был комиссар Ломтев. Тарасова не было видно, видимо куда‑то уехал по делам. Присутствовали так же свободные от службы из обоих полков.

Меня провели к пеньку, исполнявшего роль трибуны, или пьедестала, если посмотреть с дугой стороны. Встав на него, я огляделся, посмотрев в сотни ожидающих глаз, и сказал:

– Шуток не будет. Война – это кровь и грязь! И я это видел.

После двухчасового общения с корреспондентами и политработниками, которым я также в мельчайших подробностях рассказал про расстрел детей, меня отвели в землянку нашей группы, где я, в первый раз за сегодня, увидел парней.

Вы знаете что такое эмоциональная перегрузка? Это такое чрезмерное эмоциональное, физическое напряжение. Именно это я ощущал, когда на подгибающихся ногах подходил к землянке, сопровождаемый множеством знакомых, некоторые спрашивали, когда начнется концерт, другие какая будет новая песня, третьи просили рассказать как это летать на «мессерах», но я молчал – сил оставалось только чтобы дойти до своей новой лежанки.

«Не рассчитал!» – понял я, когда земля вдруг ударила меня по лицу. Это произошло так неожиданно, что никто не успел меня подхватить.

Очнулся я на следующее утро в санчасти. Открыв глаза, я посмотрел на занавешенный простынями потолок. У нас в землянках так не делалось, потому, что когда садились или взлетали самолеты, частенько, меж плохо подогнанных бревен настила, сыпалась земля.

«Санчасть. Только в санчасти так делается!» – понял я где нахожусь. Первой мыслью было, что там с концертом, но посмотрев на прорубленный в бревнах оконный проем, понял что сейчас середина дня.

– Эй, есть тут кто‑нибудь? – привстав на локте крикнул я.

Почти сразу занавеска на входе откинулась в сторону и в палату заглянул усатый мужичок в халате санитара.

«Не помню такого, это еще кто? Из нового пополнения?» – подумал я озадаченно. Пока я вспоминал санитара, тот успел исчезнуть с глаз, зато почти сразу в плату впорхнула Мариночка в сопровождении тети Гали, ее помощницы.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она пытливо заглядывая мне в глаза, будто опасаясь что я ее обману.

– Прекрасно. Искупаться охота. Что со мной произошло?

– Встань, – велела она.

Я легко крутнувшись на кровати опустил ноги на посыпанный свежей соломой пол, и встал.

– Сделай два шага. Хорошо, теперь обратно. Хм, сделай два приседания.

– Все в порядке? – спросил я после приседаний.

– Моторика движений в норме, – кивнула Марина.

– Ну так я пойду?

– Какой быстрый, – рассмеялась она.

– Пока полное обследование не пройдешь, ни ногой из палаты, – ответила она.

– Головокружения были?

– Да нет вроде.

– Похожие симптомы?

– А‑а‑а‑а. А! Так я два раза у Никифорова чуть не вырубился, так спать было охота. Он мне еще чая наливал чтобы я сильно не зевал, – вспомнил я.

– Это одна из причин. Похоже ты просто заснул, причем очень крепко.

Тетя Галя уже разложила медицинские инструменты и отошла в сторону, ожидая.