— Случилось-то что? — поинтересовался я, стараясь говорить тихо, не двигая головой, чтобы не растревожить уже затихающую боль.

— Нужно, чтобы ты приехал сюда. В клинику. Сможешь?

— Зачем?

— Эва пришла в себя и хочет рассказать кое-что о секте, о Макбрайде. И тебе стоило послушать. Это важно, Олег.

Тащиться на другой конец Москвы жутко не хотелось. Но такой случай я не мог упустить. Если Никитин вдруг решил поделиться информацией, значит это очень важно.

— Хорошо, сейчас прилечу, — пробурчал я, растирая виски.

— Нет, Олег. У этой клиники нет взлётно-посадочной площадки ни для твоего космолёта, ни вообще для любого летательного аппарата. Приезжай на машине. Я передал тебе координаты.

Я решил не вызывать машину, а просто поехать сам на байке. Загрузил в его компьютер маршрут. Без него никак. Москва накрыта хитросплетением туннелей из прозрачного нанобетона, которые проходят между высоченными башнями и поднимаются до двадцатого этажа, а то и выше. И не заплутать в этом лабиринте очень сложно. Днём это выглядело как сверкающая на солнце паутина, а ночью, как рождественская гирлянда из ярких красных и голубых огоньков.

Я мчался по широкой бетонке, будто ножом распоровшей серо-стальные остроконечные холмы. Врубил на полную мощь композицию «Нежный кошмар» группы «Сны Армагеддона», которая стала особенно популярной в последние годы. Разумеется, из-за того, что все люди на Земле осознавали, что конец света близок, но относились как всегда легкомысленно. Длинная, сложная музыка, сотканная из нежных переливов и оглушающих звуков глюкофона. Поначалу это кажется какофонией, но потом вступает солист — Николас «Скальпель» Боуи и соединяет в единое целое все звуки, а затем нарезает мелодию пластами, снимая слой за слоем. Голос у него потрясающий, на шесть октав, если не больше.

Я ворвался в город, и тут же замелькал, слившись в единое месиво, оранжево- чёрный бордюр по обеим сторонам. А на периферии зрения развернулась панорама стройных башен делового центра, залитых кроваво-красным светом закатного солнца. Я, то взлетал на самый вверх лабиринта, то спускался ниже земли, мчался мимо медленно тащившихся грузовиков и юрких маленьких электромобилей. Небоскрёбы сменились на унылые многоэтажки. Затем и они исчезли. И теперь мимо проносились пятиэтажные из красно-коричневого кирпича дома с маршами обветшалых лестниц на фасадах, словно из двадцать второго века я попал на два столетия назад.

И, наконец, цель моего путешествия — между двумя домами с глухими без окон стенами, втиснулась клиника из грязно-белого камня. Я оставил байк на стоянке, удивившись малочисленности транспорта, и направился к входу, отделанного когда-то отполированным серовато-бежевым мрамором, уже потерявшим блеск от времени, покрытого паутинкой трещин.

Залитый ярким светом зал. Мраморный пол, скамейки по стенам. И пустота. Ни стойки, ни колоны с панелью вызова справочного экрана, как это обычно бывает. Я помотал головой по сторонам. Попытался соединиться с интерфейсом клиники, но безуспешно. Потом решил связаться с Никитином. И вновь неудача. Это стало злить. Что за чертовщина, скажите на милость?

И тут пелена спала с глаз. Свет потускнел, пол превратился в плохо пригнанные друг к другу доски. А все помещение заполнили стеллажи с наваленными на них ящиками.

Из полутьмы шагнуло трое. Я резко обернулся и заметил ещё троих. В их руках проступили очертания автоматов-пулемётов. Ну надо же, шестеро на одного. Не слабо. Хотя радости мне это не доставило. Наоборот, обрушился душный жаркий стыд. Попался я так глупо, что даже не ощутил по-настоящему страха.

— Не хватайся за свой бластер, Громов, — один из троицы, тот, что был пониже в плечах, худой, но держался солидно, или скорее развязно, хотя оружия в руках не держал. — Здесь ничего работать не будет.

Голос незнакомый, а лица я не мог разглядеть из-за тусклого света, сочившегося с потолка из лампы с разбитым цоколем.

— Где Никитин? — спросил я. — Поговорить я с ним могу?

— Сможешь, — хрипловатым тенорком протянул с явной насмешкой главарь. — А где он сейчас? А хрен его знает.

Краем глаза заметил мельтешение — кто-то то выглядывал из-за стеллажей, то вновь прятался. Судя по изящному силуэту — девушка. Худенькая, небольшого роста.

Я медленно, так чтобы видела вся банда, расстегнул куртку, засунул руку во внутренний карман.

— Мизэки, ты оставила у меня свой медальон.

В грязно-оранжевом свете аварийной лампы сверкнула цепочка и серебристый овал с голубкой. Тень между стеллажами метнулась, отпрянула, словно я держал в руках гранату, а не изящное женское украшение. И весь пазл сложился полностью.

Главарь шагнул ко мне, вытащил из рук цепочку с медальоном и сунул себе в карман.

Скрип шагов за спиной, кто-то сильно схватил меня сзади, завёл руки за спину. Гудение электронных наручников, плотно сжавших запястья. Укол в шею, резкая боль, пронзившая голову. И обрушилась тьма.

Артур Никитин

Спящая красавица в хрустальном гробу. Нет, скорее мраморная статуя, творение гениального скульптора, закрытая пуленепробиваемым прозрачным саркофагом, чтобы время не разрушило её красоту. Вот такой я увидел Эву, когда меня пропустили в её палату. Девушке остригли роскошные волосы, смыли агрессивный макияж в стиле индейцев чероки. И перехватило горло от жалости, когда я увидел сквозь стеклопластик, как она лежит там, в этом коконе, такая бледная, беззащитная. Полупрозрачная сине-белая кожа, губы плотно сжаты, теперь они казались меньше, и совсем не вульгарными. Волосы больше не мешали видеть, как гармонично, естественно её лицо. Может быть, оно соответствовало золотому сечению, может быть нет. Я не знал об этом. Но если был бы скульптором, то Венеру, богиню красоты, я вырезал бы из мрамора именно с такими чертами. Выпуклые ровные треугольники скул, правильной формы нос, аккуратный рот и все это уравновешивал подбородок с милой ямочкой. Тело было погружено в какую-то полупрозрачную субстанцию, скрывавшую её наготу, но я видел абрис её длинных стройных ног и безжизненно повисших, но все равно невероятно прекрасных гибких рук.

А рядом с саркофагом на огромном экране, закрывавшим почти всю стену, высвечивались данные. Трёхмерное очень подробное изображение тела: кровеносная система, артерии, вены, капилляры, все органы. Все мигало, менялись цифры, бежали, крутились графики и диаграммы всех форм и размеров. Выскакивали какие-то показатели, в которых я ничего не понимал. Но все такое живое. Кроме самого главного.

Похожая на две половинки грецкого ореха крупным планом выводилась проекция мозга, но ни один участок его не был подкрашен жёлтым, оранжевым, красным. Все линии, которые рисовали мозг, были безжизненно синего цвета. Лёгкие насыщались кислородом, сердце исправно перекачивало кровь, ручейки которой разбегались по всем органам, поддерживая жизнь, возвращались к сердцу. Но мозг был мёртв.

Мне казалось, что вернулся кошмар годичной давности, когда я увидел в морге тело моей жены Кати. Такая же обнажённая она лежала на столе в прозекторской, и, казалось, спала. Но казалось, вот-вот проснётся, откроет глаза, легко вздохнёт. Повернёт голову, и её слабая улыбка зальёт мою душу радостью. Но нет. И тоска острыми клиньями вонзилась в сердце.

— Вы сказали, что госпожа Эва может прийти в себя, — устало сказал я и сам ощутил, как безнадёжно это звучит. — Но я вижу, что система зафиксировала смерть мозга.

— Ну что вы. Мы вас не обманывали, — приятным бархатистым баритоном прогудел стоявший рядом молодой доктор.

Выглядел он так, будто сошёл с рекламы медицинских услуг. Роскошные бакенбарды обрамляли упитанное, со здоровым румянцем круглое лицо. Ровная кожа с приятным загаром, каштановые волосы густы и непослушны. Глаза ясные, живые, смотрит прямо и весь облик говорит, что он простой, хороший человек, который любит все радости, которые жизнь предоставляет ему, в меру, без излишеств.