– Обещаю! – тут же сказал Пончик, думая, что Каос затевает новую игру.

– Обещай, что без мамы ты никогда не будешь глотать ни таблетки, ни пилюли, ни микстуру, даже очень сладкую!

– А конфеты и сок можно? – ничего не понимая, спросил Пончик.

– Я тебе говорю про лекарство, а не про конфеты, – ответил Каос. – Без мамы нельзя есть только лекарства.

– А пастилки от кашля?

– И пастилки нельзя, это тоже лекарство!

Каос был в отчаянии: Пончик ничего не понял, а это значит, что его жизни угрожает опасность.

Вскоре мама увела Пончика в гости, и он ушёл, так ничего и не поняв.

Гулять одному Каосу не хотелось, и тоже отправился домой. Дома папа жарил морковно‑капустно‑картофельные котлеты. Эти котлеты папа придумал сам. Он пропустил овощи через мясорубку, добавил в фарш яйца, муку и молоко, размешал всё и поджарил. И получились морковно‑капустно‑картофельные котлеты.

Маме и Каосу они очень понравились.

– Ты не узнала, как себя чувствует девочка? – спросил папа после обеда.

– Узнала. Я позвонила в больницу перед уходом домой. Мне сказали, что мы успели вовремя, девочке сделали промывание желудка, и чувствует она себя хорошо. Но её всё‑таки подержат в больнице до понедельника.

– По‑моему, Каос, сами дети должны объяснить взрослым, что лекарство надо хранить так, чтобы оно не попадало детям в руки, – сказал папа.

– Мы с Бьёрнаром что‑нибудь придумаем, – пообещал Каос. – И я буду предупреждать всех, что это опасно. Я и Пончика предупредил, только он ничего не понял.

– Важно, чтобы это понял не Пончик, а его мама, – сказал папа. – И я верю, что вы с Бьёрнаром придумаете, как это сделать.

Воскресное утро

Каос любил собирать камешки. Он собирал их повсюду – и в горах, и у водопада, и в лесу. Самые красивые камешки хранились у него в Лилипутике, но много было и в городе. Странно получалось с этими камешками: когда Каос находил их в горном ручье или на берегу у водопада, они были яркие и блестящие – коричневые, золотистые, чёрные, белые. Но стоило принести их домой, как блеск пропадал, камешки тускнели и серели. И Каос придумал держать камешки в воде, чтобы они всегда были красивые. Мама дала ему прозрачную пластмассовую банку, Каос налил в неё воды и положил камешки. И получился у него аквариум, только не с рыбками, а с камешками.

Аквариум стоял на окне в спальне, и Каос мог любоваться всеми камешками сразу. Папа с мамой поливали свои цветы, а Каос – камешки.

В то воскресное утро Каос пододвинул к подоконнику стул, стал на коленки и долго разглядывал камешки. В аквариуме отражалось небо и дерево, что росло у водопада. На дерево прилетали птицы, и Каос наблюдал за ними, стоя на коленках перед своим аквариумом. Иногда он поднимал голову и смотрел на дерево через окно, чтобы проверить, не ошибся ли он, но он никогда не ошибался. Птицы занимались своими птичьими делами, но, какими именно, Каос не видел. Зато он видел, как они подлетали к кормушке, висевшей у него перед окном, брали в клюв еду и торопливо улетали обратно на дерево. Иногда он видел, что птицы, посовещавшись и приняв важное решение, вдруг улетали прочь. Но потом они снова возвращались на дерево. Иногда они летали друг за другом, словно играли в салки. Несмотря на шум водопада, Каос слышал, как птицы переговариваются друг с другом. Ему очень захотелось понимать птичий язык.

Бьёрнар рассказывал ему, что киты, живущие в океане, переговариваются между собой даже на очень большом расстоянии. Каос с Бьёрнаром много раз слушали кассету, которой были записаны разговоры китов. Киты даже пели песни! А здесь за окном перекликались и пели птицы.

Каос начал играть, как будто он птица.

– Там на кормушке много зёрен, – сказал он птицам, сидящим на дереве, – их хватит на всех. Но если хотите, можете слетать за едой в другое место.

– Да‑да, сейчас! – ответил папа, которому сквозь сон почудилось, что Каос просит поесть.

Вчера вечером папа с мамой поздно засиделись с друзьями. Им было очень весело. Каос даже проснулся от их смеха и вышел в гостиную, правда, он тут же вернулся и снова лёг. Не удивительно, что он уже выспался, а вот папе с мамой хотелось поспать ещё.

Папа опять заснул, а Каос продолжал играть, только теперь шёпотом.

– Воскресенье! – чирикала птица‑Каось. – Интересно, что это такое? У нас, у птиц, не бывает никаких воскресений. Почему в этот день на улицах так тихо? Ни машин, ни людей. Это день позднего вставания. А вон идут какие‑то люди! И машины! И… Кошка! Кошка! Птички, берегитесь! Скорей на дерево, там она нас не достанет. Можно даже подлететь и подразнить её, только осторожно. Смотрите, она делает вид, будто не видит нас. Вот хитрюга! А может, она думает: "Только бы сюда не пришла какая‑нибудь собака!" Ведь кошки боятся собак. А сами собаки, даже храбрые, боятся драчливых кошек. И они тоже разговаривают друг с другом. Например, собака лает у себя на дворе, а с соседнего двора ей отвечает другая собака. Я знаю, мне папа рассказывал. Все животные разговаривают друг с другом – и лошади, и коровы, и овцы, и свиньи, и куры, и утки, и гуси.

– Га‑га‑га‑га! – Каосу стало так весело, что он забылся и заговорил вслух.

– Каос, послушай в гостиной музыку! – сказал папа. – В воскресенье утром всегда передают хорошую музыку.

Каосу больше хотелось играть в птиц, но он послушался папу, пошёл в гостиную и включил приёмник. В комнате зазвучала музыка, и, хотя птицы за окном не могли слышать её, Каосу показалось, что они летают под музыку. Ему тоже захотелось полетать под музыку. Тогда он снова стал птицей и закружился по комнате, размахивая руками.

– С добрым утром, птичка! – сказал папа, который, наконец, проснулся и вышел спальни. Он сразу понял, что перед ним не мальчик в пижаме и тапочках, а птица.

Папа очистил на кухне три апельсина, разделил их на дольки, похожие на кораблики, положил дольки на тарелку и позвал:

– Эй, птичка, где ты?

– Фью! Фью! – ответил Каос, он умел много свистеть, если не смеялся. – Фью! Фью!

– Лети к нам, поклюй апельсина!

– Фью! Фью!

Каос пролетел через спальню, сбросил тапочки и сел на папину перину – папа ещё не успел снова лечь. Каос устроился между папой и мамой.

– Какие у тебя холодные ноги! – сказала мама. – Ты бегал без тапочек?

– В тапочках, только очень долго! Потому что вы долго не просыпались!

– А теперь мы проснулись, – сказал папа. – Ешь апельсин и грей ноги у меня под периной.

– Как я люблю воскресенья! – вздохнула мама. – Можно подольше поспать, не торопиться и делать только то, что хочешь.

– Я тоже люблю воскресенья, – откликнулся папа. – Приятно, что можно не одеваясь походить немного в пижаме, как Каос. Вот мы, лежим тут, и думать не думаем обо всех делах, которые каждое утро подгоняют нас. И не слышим вечного: "Скорей одевайся! Скорей умывайся! Скорей ешь! До свидания! Увидимся вечером!" Сегодня этих слов никто не скажет.

– Да, целое воскресенье мы проведём дома! – мечтательно сказала мама. – Я очень люблю наш Лилипутик, но ведь и дома тоже приятно побыть. Правда?

– Дома? – переспросил папа. – Но ведь и размяться немного тоже надо. Разве мы не пойдём сегодня на лыжах?

– Нет, – решила мама, – не пойдём. Я и так всю неделю "разминаюсь" в аптеке, мне хочется отдохнуть. Давайте погуляем по городу, а потом съездим на автобусе в больницу и навестим ту девочку.

– Ни за что! – сказал папа. – Я хочу хотя бы в воскресенье отдохнуть от автобуса, видеть его уже не могу. Ведь я всю неделю сижу за баранкой!

– Ну и иди на лыжах один! А я буду делать то, что мне хочется!

Папа встал и быстро оделся, совсем как в будни, когда торопился на работу; он уже забыл, что собирался походить в пижаме. Мама тоже встала и быстро приготовила завтрак, словно это был самый обычный рабочий день. Каос один сидел в постели с последней долькой апельсина на тарелке. Что же это такое: папе хочется одного, маме другого? Как быть? Каос залез поглубже под перину – день начался так плохо, что он решил не вставать совсем. Полежав под периной, он надумал спрятаться под кроватями – они стояли придвинутые друг к другу. Раз всё так получилось, он исчезнет. Пусть мама одна едет на автобусе в больницу, пусть папа один идёт на лыжах! Но лежать под кроватями было неприятно: холодный пол, пыль, от которой щекотало в носу, и к тому же кровати были такие низкие, что он не мог даже пошевелиться.