Современные географы полагают, что Гимилькон достиг берегов Южной Англии и Ирландии. По предположению Рихарда Хеннига, карфагеняне вплоть до II века до нашей эры совершали плавания к полуострову Корнуэлл. В то время на атлантическом побережье Испании и Португалии существовало более двух десятков пунических гаваней.

У Авиена есть и строки, посвященные океану, что раскинулся к западу от Геркулесовых Столпов: "Далее на запад от этих Столпов море безбрежно, как говорит Гимилькон… Никто не доходил до этих вод, никто на эти моря не посылал своих кораблей". Вдохновили ли слова Гимилькона кого-то из карфагенян отплыть на запад?

Два берега моря. На одном — Карфаген, окруженный несколькими финикийскими городками; на другом, на сицилийском побережье, лежащем почти напротив Карфагена, — богатые греческие города.

В Сиракузах проживают сотни тысяч людей. Современные беллетристы сравнивают этот торговый город с Нью-Йорком или — за пышность его убранства — с Флоренцией Медичи. По словам Цицерона, Сиракузы были самым большим и красивым из всех греческих городов. В Акраганте крыши огромных храмов поддерживают каменные статуи, достигающие восьми метров в высоту. Бурлят улицы Сели-нунта, захлестнутые толпами людей.

Все новые партии колонистов приезжают на греческую Сицилию. И с завистью внимают слухам о богатстве заморских городов в Карфагене. Узкий пролив разделяет Африку и Сицилию. Скоро с одного берега моря на другой помчатся военные корабли…

В 409 году до нашей эры карфагеняне вновь высаживаются на Сицилии, на западе острова, близ финикийского города Мотия. По словам греческого историка Тимея, численность наемной карфагенской армии составила 100 тысяч человек. В ней воевали ливийцы, иберы и уроженцы Кампании. Их пригласили давние союзники карфагенян — жители города Сегеста, воевавшие с другим сицилийским городом — Селинунтом.

В то время еще продолжалась Пелопоннесская война, разделившая весь греческий мир на сторонников Афин и Спарты. И вот в междоусобицы греков вмешалась "третья сила". Долго карфагеняне выжидали, рассчитывая выиграть от истощения греков в междоусобной борьбе. Теперь они явились сюда не скромными пособниками, а завоевателями. Они повели наступление на всю греческую часть острова; решили захватить ослабленную Сицилию.

Командовал ими Ганнибал, внук разбитого здесь Гамилькара и сын изгнанника Гисгона, — незадолго до этого карфагенские власти простили Магонидов и вновь вернули потомков Магона к власти. Победы следовали одна за другой. Карфагеняне захватили Гимеру и Селинунт и разорили их окрестности. Оба города были буквально стерты с лица земли; тысячи жителей перебиты или обращены в рабство.

По странной прихоти судьбы Селинунт дал в свое время приют Гисгону и самому Ганнибалу, когда их семья была изгнана из Карфагена. Так молодой полководец отплатил сицилийским грекам за гостеприимство. Он ненавидел греков; он жаждал отомстить им за позор деда. Лишь одному из местных жителей Ганнибал позволил остаться на пепелищах города — своему другу юности по имени Эмпедион. Подобной катастрофы — гибели двух городов кряду — греческая история еще не знала.

Под Гимерой Ганнибал велел казнить три тысячи пленных. Он пожертвовал их духу своего деда, погибшего здесь же в 480 году до нашей эры. По другому предположению, их принесли в жертву Баал-Хаммону, чтобы бог даровал карфагенянам победу. Кровь жертв скрепляла союз между богом и его приверженцами. Тем сокрушительнее был ответ бога: он наслал на карфагенян эпидемию; он отвернулся от них; он отказался им помогать. Греческие боги как будто взяли верх.

Однако наступление продолжалось. Войну карфагеняне вели не спеша, но, кажется, их натиску не могла противостоять ни одна греческая крепость. Осаждая города, они — по примеру ассирийцев — возводили осадные башни и, разместив внутри них лучников и пращников, обстреливали оттуда всех, кто показывался на городских стенах. Греки не могли справиться с подобным приемом и терпели поражение.

В 406 году до нашей эры, жарким, сухим летом, карфагеняне взяли Акрагант (ныне Агридженто) — крупнейший после Сиракуз город на Сицилии. Туристы, приезжающие в Агридженто, удивленно глядят на остатки циклопических стен, которые тянутся по кругом у горному склону Трудно представить себе, чтобы кто-нибудь взял этот город штурмом — пусть даже с помощью стенобитных орудий. Но пали и эти стены, когда в городе начался голод.

В конце концов, жители Акраганта собрались в гавани и, незаметно для карфагенян, отплыли из города. Когда солдаты, не встречая сопротивления, ворвались в Акрагант, им предстал мертвый город. Призрачно высились дома; хлопали двери, подхлестываемые ветром; гулко звучали шаги, умножаемые эхом. Лишь несметная добыча ждала карфагенян. Беженцы спасали свою жизнь, но не имущество. Множество статуй, фризов, ваз было вывезено в Карфаген, где красота этих сокровищ еще долго смущала сердца завоевателей, наполняла души людей трепетом перед талантами ненавистных греков. Так побежденные греческие мастера взяли верх над пуническими солдатами.

Причиной неудачи, замечает российский историк Э.Д. Фролов, во многом была "вялая и небрежная манера ведения войны, которой придерживались греческие стратеги". Уставшие от долгой войны с афинянами и гражданских смут, они не спешили оказывать помощь городам, оказавшимся в беде, и те гибли поодиночке.

Так, Диокл, посланный из Сиракуз в Гимеру с отрядом в 4 тысячи человек, постыдно бежал при первой же неудаче, оставив без погребения тела павших солдат. Акрагантские стратеги за свои ошибки были даже обвинены в предательстве и побиты камнями.

Карфагеняне не стали разрушать Акрагант, а сделали своей его крепостью. Падение Акраганта привело сицилийских греков в ужас. Многочисленные беженцы, стекавшиеся в Сиракузы, своими рассказами лишь множили этот ужас, разнося его в каждый дом, в каждую хижину, где их готовы были слушать. Над всеми греками нависла угроза порабощения. Растерянность и паника царили в Сиракузах. Все говорили и никто не хотел слушать; слова сбивались в бессвязное бормотание; общий ропот смешался в гул. Среди этой смуты скоро послышится надежный зов демагога.

"В столь необычном положении, как то, в котором тогда находилась Сицилия, неограниченная демократия еще раз проявила свою неспособность, — писал немецкий историк Адольф Хольм. — Сицилия, которой карфагеняне угрожали гибелью, могла искать помощи лишь у тирании".

Один из молодых командиров, рыжеволосый, веснушчатый Дионисий (ему было всего 25 лет), поднял мятеж против властей. На собрании, где народ молчал и шептался, он неожиданно заговорил. Дионисий сказал, что народ предают стратеги, давно подкупленные карфагенянами. Он сказал, что надеяться нечего, потому что все, кому готовы верить люди, обманут их. Нет пользы призывать к власти тех, кто близок к ней, потому что они уже приучились предавать сограждан; несчастьями малых они торгуют ради собственной выгоды. В стратеги надо выбирать "наиболее преданных и демократичных", — передавал его слова Диодор.

Прежние стратеги были отстранены от своих должностей; их место заняли другие, в том числе демагог Дионисий, происходивший из незнатной, но зажиточной сиракузской семьи. Он легко умел подчинять своему влиянию других людей; этот рослый воин и прекрасный оратор был настоящим "харизматическим лидером", сказали бы мы сегодня.

Явившись в Сиракузы после поездки в пограничный город Гелу, Дионисий пришел на площадь, по которой шли люди, возвращавшиеся из театра. Спрошенный о новых кознях карфагенян, он сказал, что "злейшие враги — не вне города, а внутри". Так, он начал обвинять в измене новых правителей Сиракуз. Словно герой, он стоял у стен театра и ему рукоплескала толпа. Наконец, он объявил, что слагает с себя обязанности стратега, потому что "в то время как другие продают отечество" он рискует "прослыть участником этого предательства" (Диодор).