Прибыв в Муганскую степь где уже зеленела трава, Субэдэй и Джэбэ не только остановились здесь для подкормки лошадей и подготовки новой атаки на Грузию — здесь они встретились с местными коллаборационистами. Бывший раб «вечно пьяного» Узбека, некто Акуш, собрал свой отряд из жителей «гор и степей, Тюркмен, Курдов и других. Собралось у него множество народа, и вошел он в переговоры с Татарами относительно присоединения к ним. Они согласились на это» [38, с. 20]. Соединение Акуша в данной ситуации можно считать третьим туменом, а сам Акуш, видимо, играл не последнюю роль в событиях в Закавказье зимой — весной 1221 года, так как скупой на персональные реплики Ибн ал-Асир посвящает бывшему рабу несколько строк в своей летописи. У Субэдэя на помощь, которую предоставил ему Акуш, были свои планы, он остался верен принципам, которые исповедовал, и использовал примкнувших к монголам «тюркмен» и курдов в качестве застрельщиков в предстоящих боях. В общем-то, это был тот же «хошар», только вооруженный и получающий не только плети и мечи в спину, но и объедки со стола хозяев в виде разрешения грабить и убивать.
Царь Грузии Георгий IV Лаша (Великолепный) тем временем, видя угрозу на границах своего государства, стал лихорадочно искать союзников среди недавних врагов — мусульманских венценосцев. «Грузины послали к Узбеку, властителю Азербайджана, просить у него мира и союза для отражения Татар и условились собраться, когда пройдет зима. Послали они также к Эльмелику — Эльашрефу… владетелю Хелата и Месопотамии, просить у него [об оказании] им содействия» [38, с. 20]. Сколачивая антимонгольскую коалицию, Георгий IV расчитывал на то, что к лету под его знаменами будет объединенная армия, включающая в себя и мусульманский контингент.
Он рассчитывал также, «что Татары спокойно пробудут [там][59] зиму до весны» [38, с. 20]. Но царь не представлял, с кем имеет дело.
Субэдэй, видя попытки создания в Закавказье общего фронта для борьбы с монголами, опередил события и вступил в «земли Грузин», усилившись воинством Акуша. Монголы, «овладев одной из крепостей… разорили ее, ограбили… опустошили… избили жителей ее, отняли у них имущество, и, наконец, дошли до окрестностей Тифлиса. Собрались Грузины и выступили против них со своей отвагой и с железом своим. Первым встретил их Акуш с теми, которые присоединились к нему. Совершили они бой жестокий; все упорно действовали в нем, и из сторонников Акуша было убито много народу. Тогда напали [сами] Татары на Грузин, которые уже устали от боя; их также было перебито много, так что они не устояли против Татар и обратились в самое постыдное бегство. Налег на них меч со всех сторон и убито их столько, что и не сочтешь… Они (монголы. — В. 3.) ограбили в этих странах [все], что еще успело уцелеть от них. Удалось этим Татарам то, чему подобного не слыхано ни в древнее время, ни в новое. Выступает толпа с пределов Китая; не проходит у них и года, как часть ее с этой стороны добирается до земель Армении, а со стороны Хамадана заходит за Ирак» [38, с. 20].
Говоря о кампании зимой 1221 года, нельзя обойти вопросы, связанные с датировкой пребывания монгольских корпусов в Азербайджане и Грузии. Ибн ал-Асир в своей летописи вмещает это вторжение в рамки двух-трех месяцев — январь, февраль, март. Таким образом, действия монголов и противодействие им сплелись в один очень плотный клубок, и кажется невероятным, что монгольские полководцы везде все успели, в том числе и посещение Субэдэем главной ставки Чингисхана Термеза в конце января и в середине февраля начавшуюся войну с христианами. Нам, людям другой эпохи, трудно понять, как могли монголы совершать молниеносные тысячекилометровые марши, покоряя пространства Азии, а с 1221 года и Европы, на своих невзрачных на вид лошадях. Иначе чем феноменом назвать это невозможно. Нам невозможно понять скорость монгольских передвижений, равно так же, как невозможно объяснить современнику Чингисхана, выходцу из Керулено-Ононского междуречья, перспективы полета человека на Марс.
В конце марта Субэдэй и Джэбэ снова наведались в Тебриз, его властитель Узбек, протрезвев и поняв, что за переговоры с Георгием IV его по головке не погладят, бежал вначале в Нахичеван, а затем в Хой. Там, в горах, он, по-видимому, решил отсидеться, оставив город на наместника Шамс-ад-дина-Туграи, который прислал монголам «большую дань… так что они удовлетворились этим и прошли мимо» [38, с. 403]. Путь их лежал на Мерагу. Интересен тот факт, который отмечают и Ибн ал-Асир и Рашид ад-Дин, что «тамошним правителем (хаким) была женщина» [38, с. 403], которая спряталась в Руиндизе, крепости неподалеку от города, поэтому в Мераге на момент подхода завоевателей центральная власть отсутствовала. Тем не менее жители города сумели самоорганизоваться и вступили в бой с монголами. Важно отметить, что во время осады и штурма Мераги Ибн ал-Асир упоминает осадные машины, используемые наступающими. Также по обычаю впереди штурмующих колонн монголов на стены, подгоняемые ими, взбирались подневольные люди, согнанные в осадную толпу. «Таким образом, они [пленные] бились поневоле и были достойны жалости… сами они (монголы. — В. 3.) сражались из-позади мусульман, а потому пленные мусульмане подвергались избиению, сами же они избавлялись его» [38, с. 21]. После нескольких дней штурма Мерага была взята. Это произошло 30 марта 1221 года [38, с. 21].
«Они увезли с собою все, что было легко перевезти, а остальное сожгли и переломали»[60] [43, с. 403].
Разделавшись с Мерагой, Субэдэй и Джэбэ выдвинулись в сторону Ирбиля, но до города не дошли — повернули назад. И не потому, что местные эмиры выставили против них определенную силу, которая, кстати, вскоре разбежалась. Просто вторжение во владения Халифа Багдадского не входило в планы Чингисхана, но то, что монголы побрякали оружием у его ворот, нагнало страха на халифа, повязанного войной с крестоносцами, а также на жителей Месопотамии, которые еще 20 лет оставались в ожидании монгольского вторжения. Ибн ал-Асир, служивший в то время при дворе атабека города Мосул Арсланшаха, за эти годы успел написать и оставить нам бесценные строки своей летописи о тех временах, и неизвестно, что было бы, если б Субэдэй и Джэбэ взяли Ирбил, от которого до Мосула — рукой подать.
В течение весны — лета 1221 года монголы находились в Ираке Персидском, а в августе обобранный ими еще год назад Хамадан взбунтовался вследствие того, что завоеватели опять потребовали с жителей города «денег и одежд» [38, с. 23]. В результате этих событий поставленный от имени Чингисхана правитель был убит, а это было равносильно тому, если бы население Хамадана добровольно подписало себе смертный приговор. Тумены подошли к городу. На переговоры к Субэдэю выехал некий Джемал ад-дин Абиэ с «изъявлением покорности, это не принесло пользы, и его вместе с нукерами предали мученической смерти» [38, с. 403]. Вслед за этим — короткая осада, затем — штурм и ожесточенные схватки на стенах, продолжавшиеся несколько дней, причем нападавшие понесли достаточные потери при вылазках оборонявшихся. «Они ворвались в город с мечом [в руках]; люди бились с ними на улицах, но оружие не действовало вследствие тесноты, а потому дрались на ножах» [38, с. 23]. Финал, как всегда, был ужасен.
Далее «кавалькада смерти» последовала опять в Азербайджан. Ардебиль пал, Тебриз вновь откупился, затем настал черед Серава, Бейлекана, Нахичевана, и наконец монголы оказались у стен Гянджи. Оба летописца, и Ибн ал-Асир, и Рашид ад-Дин, сообщают о событиях, произошедших там, по-разному. Первый пишет, что жители Гянджи «отнесли им то, что они требовали, и они ушли от них» [38, с. 25]. Второй, напротив, утверждает, что Гянджа была полностью разрушена [38, с. 404]. Кто прав?