Однако у Бориса Романова другая демонология, чем у Глинского. Его злодей — это бывший министр финансов С.Ю. Витте, который являлся главной фигурой в событиях на Дальнем Востоке до своей отставки в 1903 г. Он предстает хитрым и тщеславным и, по мнению Романова, в значительной мере несет ответственность за то, что империя оказалась вовлечена в столь рискованное предприятие. Так, политика, которую министр финансов проводил в этом регионе, включая строительство Транссибирской магистрали — «приводного ремня машины мирового империализма», и его безответственная дипломатия в Восточной Азии в значительной степени заложили основу конфликта. При этом Романов также указывает на «милитаристскую клику», возглавляемую капитаном Безобразовым, которая, как он утверждает, непосредственно спровоцировала Японию на войну.
Монография канадского ученого Дэвида Макдональда «Объединенное правительство и внешняя политика в России» — это наиболее объективная трактовка событий из числа тех, что не обходятся без поиска козла отпущения{8}. Большая часть труда Макдональда рассказывает о политике правительства после поражения империи на Тихом океане. Однако в первых трех главах описываются бюрократические распри в предшествовавшие войне годы, которые, как утверждает Макдональд, и послужили причиной губительных дипломатических шагов Санкт-Петербурга.
Другой подход к объяснению причин Русско-японской войны состоит в изучении дипломатического контекста. Вместо того чтобы взваливать вину на отдельного человека или определенный режим, последователи этого метода пытаются беспристрастно запротоколировать прошлое на основе как можно большего количества источников в духе немецкого историка XIX в. Леопольда фон Ранке. Образцом такого научного подхода является работа гарвардского историка Уильяма Лангера. Несмотря на то что его «Дипломатия империализма» посвящена не только политике России в Восточной Азии, в ней подробно освещены некоторые из важных эпизодов этой политики до 1902 г.{9}. Более ранняя работа «Истоки Русско-японской войны» отслеживает события до января 1904 г.{10}. Глубокое знакомство Лангера с опубликованными источниками позволяет ясно увидеть отношения между великими державами того времени. Но, поскольку он писал свои труды весьма давно, в них отсутствует большая часть материалов, увидевших свет после Второй мировой войны.
«Дальневосточная политика России» Эндрю Малоземова (Andrew Malozemoff) написана с несколько менее отстраненной позиции. Как кажется, эта работа — первоначально диссертация, защищенная в начале 1950-х гг. в Беркли, — была задумана как опровержение «России в Маньчжурии» Романова{11}. Автор стремится реабилитировать Сергея Витте и приуменьшить значение группы Безобразова. Малоземов вступает в полемику с Романовым и описывает министра финансов как компетентного и уважаемого государственного деятеля. При этом он считает, что Безобразов не был такой уж значительной фигурой. По мнению Малоземова, война с Японией во многом была вызвана неуклюжей дипломатией. Он излагает свои взгляды яснее и с меньшим сарказмом, чем Романов. Хотя Малоземов писал в то время, когда доступ к царским архивам был весьма ограничен, он все же сумел изучить впечатляющее количество опубликованных материалов.
К этой категории также относятся две недавно вышедшие книги — «Империи-соперники: Китай, Россия и спорное порубежье» С.М. Пейн и «На станцию Харбин: Либеральная альтернатива в русской Маньчжурии» Дэвида Вульфа{12}. Пейн провела основную часть своих исследований в России в начале 1990-х гг., когда архивы только начинали открываться. Таким образом, она оказалась одним из первых западных ученых, кто смог воспользоваться хотя бы частичным доступом к необходимым источникам. В свою очередь, Дэвид Вульф не только работал в столичных архивах, но и ездил в местные хранилища документов в Восточной Сибири. Нововведением этих историков стало то, что они изучали как русские, так и китайские источники, а не только англоязычные материалы.
Наилучшее исследование в традиции Ранке является наименее известным. В примечаниях к «Истокам Русско-японской войны» Уильям Лангер выдвигает предположение о существовании рукописи генерал-майора Пантелеймона Симанского{13}. Симанский был членом комитета, созданного императорской армией в 1906 г. для написания официальной истории войны. Цель комитета состояла не в том, чтобы прославлять или оправдывать действия русской армии на Дальнем Востоке, а в том, чтобы составить непредвзятый отчет, который поможет определить направление будущих реформ.
Симанский получил указание изучить события, приведшие к конфликту. После личного ходатайства Николая II генералу был предоставлен неограниченный доступ ко всем необходимым государственным архивам, таким как архивы армии и Военно-морского флота, министерства финансов и министерства иностранных дел. Но когда министр иностранных дел Александр Извольский прочитал черновик доклада Симанского, он пришел в ужас от того, сколько секретных сведений из тщательно охраняемых ведомственных архивов раскрыл офицер. Извольский приказал Симанскому изъять из доклада большую часть этих материалов, и существенно сокращенный текст вышел в виде первой части многотомной истории армии под названием «Русско-японская война»{14}. И все же Лангер был прав. Первоначальный запрещенный текст рукописи Симанского был издан, хотя и втайне, очень ограниченным тиражом. Издательство Генерального штаба выпустило в свет всего семь экземпляров под названием «События на Дальнем Востоке», которые были подарены царю, нескольким министрам, генералу Гурко и самому автору. Только совсем недавно уцелевшие экземпляры книги стали доступны ученым{15}.
Оба подхода — поиск «козла отпущения» и традиция Ранке — помогают понять роль России в событиях, приведших к войне с Японией. Рассматривая политические интриги ведущих должностных лиц, сторонники теории «козла отпущения», такие как Глинский, Романов и Макдональд, помогают пролить свет на непоследовательность российской политики перед войной. В то же время огромная архивная работа, проделанная приверженцами ранкеанского подхода, позволяет лучше понять многие события тех лет. Однако все эти труды пренебрегают одним важным фактором: они не учитывают интеллектуальную мотивацию ключевых фигур того времени. Мы не сможем должным образом понять непоследовательность русской дипломатии до 1904 г., не изучив различные идеи, которые вдохновили Николая II и его государственных деятелей обратить свои взоры на Восток.
С 1960-х гг. западные ученые начали обращать внимание на значение идеологии для европейской дипломатии и империализма. По обеим сторонам Атлантики многое было написано об интеллектуальных аспектах таких явлений, как испанская, британская и французская колониальная экспансия, а также международных отношений в широком смысле1{16}. В то же время на протяжении «холодной войны» советская внешняя политика являлась предметом многочисленных споров между политологами, которые подчеркивали влияние марксистско-ленинской доктрины, и их коллегами-«реалистами», которые более прагматично объясняли побудительные мотивы национальными интересами. Но по-прежнему никто не уделяет внимания идеологии как фактору русской дипломатии до 1917 г. Даже когда ученые рассматривают идеологические основы царского империализма, они неизменно сводят их к какому-либо влиятельному учению. Лучше всего это иллюстрирует русский вариант панславизма — концепция конца XIX в., согласно которой миссия России состояла в том, чтобы править этнически родственными странами, находившимися тогда под властью Оттоманской и Габсбургской империй.