Либералы, в свою очередь, делились на два крыла: модерадос — умеренные, склонявшиеся к компромиссу с Консерваторами, и пурос — «чистые», или радикалы, требовавшие проведения более глубоких реформ: отделения церкви от государства, введения всеобщего избирательного права, осуществления демократических свобод, что укрепило бы независимость страны и создало бы условия для ее самостоятельного экономического развития. Лидером и кумиром «чистых» стал врач Валентин Гомес Фариас.

Партий, в современном понятии этого термина, тогда в Мексике не существовало, зато процветали тайные масонские ложи, игравшие роль политических клубов. Консерваторы принадлежали, как правило, к масонским ложам шотландского ритуала, поэтому их называли так же «шотландцами», либералы предпочитали Йоркский ритуал, за что их называли «йорксистами».

Многие политические деятели, в особенности из военных, одержимые жаждой власти и прибыльных постов, с невероятной легкостью перебегали из одного лагеря в другой, прикрывая свое предательство безудержной демагогией. Таким типично беспринципным политиканом был уже упомянутый генерал Санта-Анна. В правящих сферах процветали коррупция, взяточничество. Жалованье чиновникам и военным выплачивалось с большими перебоями. Никто не хотел платить налогов. Казна, как правило, Пустовала. Правительства клянчили у иностранных банков займы, за которые приходилось платить грабительские проценты. В стране росла дороговизна.

Международное положение молодой республики также было крайне неопределенным и чреватым серьезными осложнениями. Изгнанные из Мексики и других колоний Америки, испанцы отнюдь не отказались от надежды вернуть себе утраченные владения. Пользуясь поддержкой Священного союза, они сосредоточили войска на Кубе и Пуэрто-Рико, надеясь возвратиться на континент и восстановить там прежний колониальный порядок. К тому же испанцы удерживали в своих руках важную крепость Сан-Хуан-де-Улуа — у входа в порт Веракрус. Опасность возвращения колонизаторов стала особенно реальной после того, как в 1823 году в Испании при поддержке французских войск было свергнуто либеральное правительство, отменена кадисская конституция и деспот Фердинанд VII вновь обрел всю полноту власти.

В 1829 году Испания высадила на восточном побережье Мексики крупные военные силы, которым удалось захватить город Тампико. И хотя мексиканцы разгромили испанский десант, опасность новых вторжений продолжала существовать.

Лицемерной и коварной была политика Соединенных Штатов по отношению к независимой Мексике. Правда, в 1823 году США провозгласили свою пресловутую доктрину Монро, угрожая воспрепятствовать возвращению колониальных держав в Америку. Однако когда испанцы захватили шесть лет спустя Тампико, Соединенные Штаты палец о палец не ударили, чтобы осуществить свою угрозу. И это не случайно, ибо не о национальных интересах и независимости своих южных соседей пеклись США, провозглашая доктрину Монро, а о своих собственных. Американское правительство лелеяло надежду присвоить себе львиную долю испанского наследства. Провозглашенный Монро лозунг «Америка для американцев!» превратился на деле в лозунг: «Америка для североамериканцев!», а более точно: «Мексика для североамериканцев!» Да, именно на Мексику, своего непосредственного соседа, в первую очередь с вожделением взирали правители Соединенных Штатов, надеясь если не захватить всю древнюю страну ацтеков, то, во всяком случае, «округлить» свою территорию за ее счет.

Алчные взоры правителей Вашингтона были направлены на богатейшие, но малонаселенные пограничные с США районы Мексики, расположенные к северу от Рио-Гранде-дель-Норте[3] в первую очередь на мексиканскую провинцию Техас. Сюда, воспользовавшись царившей в Мексике после провозглашения независимости сумятицей, беспрепятственно хлынули сотни американцев-авантюристов, искателей легкой жизни, охотников до чужого добра. Не прошло и десяти лет после провозглашения независимости Мексики, как в Техасе уже обосновалось 20 тысяч американцев, тогда как ранее там проживало всего 3500 человек. Вооруженные до зубов, действуя силой и подкупом, они захватывали земли, объединялись в банды, занимались контрабандой и грабежами. Отдаленное сотнями километров бездорожья от Техаса центральное правительство Мексики было бессильно совладать с этими «инфильтрантами» и тем более наглухо закрыть для них свою северную границу, на охрану которой у него не имелось необходимых войск.

Не удивительно, что в этой обстановке политическая жизнь страны отличалась хаотичностью и неустойчивостью. Достаточно отметить, что за 24 года (с 1824 по 1848 год) в стране произошло более 250 восстаний и мятежей и сменился 31 президент.

О том, как развивались события в этот период в Оахаке, Хуарес в своих воспоминаниях пишет:

«В штате Оахака, где я жил в то время, также происходили события, аналогичные тем, которые наблюдались в стране, хотя и более ограниченные по своему значению. Здесь тоже был созван провинциальный учредительный конгресс, принявший конституцию штата.

Либеральная и реакционная партии получили клички «Уксус» и «Кислота». Обе партии активно участвовали в избирательной кампании в учредительный конгресс. Либеральная партия одержала победу, проведя в него большинство своих депутатов и сенаторов, что позволило принять ряд законов, способствующих свободе и прогрессу общества, которое до тех пор находилось под властью невежества, религиозного фанатизма и предрассудков.

Важнейшим мероприятием но своим полезным последствиям, которым всегда смогут гордиться одобрившие его члены конгресса, было учреждение гражданского колледжа под названием Института наук и искусств. Этот институт стал полностью независим от духовенства. В нем молодые люди впервые в штате смогли изучать гражданские науки. До тех пор единственным высшим учебным заведением в Оахаке была духовная семинария, где учили только латинской грамматике, философии, богословию и начальным элементам физики. У нас можно было только стать священником; те же, кто желал получить не церковную, а гражданскую профессию и научиться какому-либо ремеслу или наукам, должны были ехать в Мехико пли за границу. Но для этого нужно было располагать большими средствами. Для таких же бедняков, как я, никакой надежды достичь этого не имелось».

Хуарес восторженно приветствовал создание нового учебного заведения. Он без сожаления покинул семинарию, затхлая атмосфера которой давно уже была ему невмоготу, и в 1827 году поступил в Институт наук и искусств.

Для Хуареса это был смелый шаг, ибо институт, его преподаватели и студенты с момента своего создания стали объектом ненависти и травли со стороны церковников и их покровителей — местных реакционеров.

«Они, — пишет Хуарес, — обзывали институт публичным домом, его профессоров и студентов — еретиками и развратниками. Родители отказывались посылать своих детей в такое учреждение, а немногие студенты, посещавшие курсы, преследовались и бойкотировались невеждами и фанатиками, составлявшими, к несчастью, подавляющее большинство местного населения. Многие из моих товарищей покинули институт под натиском могущественного врага, преследовавшего нас. И лишь единицы продолжали поддерживать это учебное заведение, посещая ежедневно занятия».

Одобрял ли образ мыслей своего воспитанника францисканец Антонио Салануэва? Не казалось ли ему слишком радикальными партия «Уксуса» и ее пока что единственное детище — Институт науки и искусств? Скорее всего именно так и было. В 1829 году Хуарес покидает гостеприимный дом Салануэвы, чтобы никогда уже в него не возвращаться. В воспоминаниях Хуареса сразу же после этого теряется след францисканца…

Теперь Хуарес стал самостоятельным человеком, он зарабатывает себе на жизнь уроками, не гнушается и самой простой работы. И разумеется, учится. Но чему, каким дисциплинам? В институте преподают географию, математику, медицину, языки — английский, французский, право. Хуарес избирает право. Ведь молодая республика нуждается в новых законах и судебной системе, нуждается в конституции, нуждается в международных связях, а все это требует глубокого и всестороннего знания юриспруденции. В период испанского господства главным законодателем был король. Тогда законы устанавливались в интересах касты колонизаторов, церкви, помещиков. Законы республики должны вырабатываться народными представителями — парламентом — в интересах народа. Хуарес, как и большинство демократов своего времени, верил в магическую силу справедливых законов. Но у кого учиться этому великому и благородному искусству мудрого законодательства? Конечно, у французов, у народа, совершившего грандиозную революцию, без которой был бы немыслим наполеоновский кодекс — подлинный шедевр современного законодательства.