«Петербургская революционная молодежь,— вспоминала А. П. Прибылева-Корба,— наконец решилась отыскать предателя во что бы то ни стало. Некоторые лица уже указывали на Дегаева. Было назначено собрание, на котором должен был присутствовать Дегаев. Чувствуя свою жизнь в опасности, он попросил тогда у Судейкина командировку за границу и выехал с женою в Париж» [324].

Существует другая версия, будто Дегаев с женой покинули Россию без ведома Судейкина, что представляется невероятным: Судейкин не оставил бы самовольный отъезд Дегаева безнаказанным. Поэтому изложение отъезда Дегаевых из России, приведенное Прибылевой-Корбой, представляется более правдоподобным, хотя воспоминания написаны ею с чьих-то слов, так как в это время она находилась уже под арестом в ожидании суда. Но тогда становится весьма странным и затруднительным возвращение Дегаева из-за границы в объятия заподозривших его петербургских народовольцев. Корба могла несколько сгустить краски. Так или иначе, Дегаевы отбыли в Европу в конце августа — начале сентября 1883 года.

В марте 1883 года народовольцы-южане заметили, что, где бы ни появился Дегаев, там начинаются аресты. Летом 1883 года отец народоволки К. И. Сухомлиной передал дочери рассказ подвыпившего полицейского чиновника, приятеля жандармского полковника Китайского, о том, что побег Дегаева из Одесской тюрьмы был подстроен столичной охранкой. Сухомлина рассказала услышанное от отца своей подруге, Екатерине Александровне Тетельман (ок. 1865—1942). Покинув Россию по требованию опасавшихся ее ареста товарищей, Тетельман в сентябре 1883 года приехала в Женеву к Л. А. Тихомирову и все ему рассказала. Он не поверил ей и заявил, что знает Дегаева много лет, что Дегаев член партии с ее основания и имеет перед «Народной волей» определенные заслуги. Через два дня, в четверг 13 сентября, Тетельман вновь встретилась с Тихомировым по его просьбе на даче Тихомирова в Морнэ под Женевой. Произошла очная ставка с Дегаевым, он все отрицал.

Возвращаться на родину легально Тетельман не могла. Из Женевы она уехала в Париж и там в 1885 году вышла замуж за члена Военной организации «Народной воли» Э. А. Серебрякова [325]. На родине Э. А. Серебрякова ожидала одиночная камера Шлис-сельбургской крепости. Вернулись Серебряковы в Россию только в 1908 году, до этого они три года жили в Финляндии[326].

В 1924 году Екатерина Александровна опубликовала короткие воспоминания о разоблачении Дегаева, в конце которых она писала, что Эспер Александрович Серебряков рассказал ей, как Тихомиров 14 сентября 1883 года «в Женеве, что называется, прижал Дегаева к стенке. Дегаев ему во всем признался»[327]. Из крупных деятелей «Народной воли» о разоблачении Дегаева оставили воспоминания При-былева-Корба, Лопатин и Тихомиров. Их свидетельства противоречат тому, что сообщила Серебрякова.

Источник информации Прибылевой-Корбы нам неизвестен. После ареста 5 июня 1882 года и суда ее в июле 1883 года отправили на Кару. Лопатин писал о Дегаеве со Слов Тихомирова и Ошаниной. Поэтому обратимся к воспоминаниям Тихомирова, в которых он, являясь единственным свидетелем авторазоблачения Деґаева, пишет следующее:

«Приехавший из России ко мне Сергей Дегаев, не знаю почему и для чего, сознался, что он состоит агентом полк. Судейкина, которому и предал всех революционеров с их планами и организациями. По словам Дегаева, Судейкин этих сведений не сообщит полностью правительству, так что смерть полковника могла бы спасти большинство выданных ему лиц» [328].

В другом месте Тихомиров оставил еще более странную запись:

«В это время,— было начало 1883 г., может быть, в марте — не могу припомнить,— явился ко мне неожиданный посетитель — Сергей Васильевич Дегаев (ошибка — Петрович.— Ф. Л.). Я очень обрадовался. Понятно, что я считал его честным революционером. (...) Я был, конечно, очень рад и засыпал его вопросами о том, что делается в России. Он рассказывал, и в этих разговорах мы провели несколько дней. Но скоро он начал казаться мне несколько странным, в рассказах его концы не сходились с концами, я переспрашивал. У меня-таки были способности следователя. Его объяснения еще более запутали картину, он начал замечать, что я усматриваю в его рассказах какое-то вранье, стал путаться и что-то на третий или четвертый день ошарашил меня неожиданным признанием. Что его к этому побудило? Тут действовало, конечно, очень сложное сочетание чувств и размышлений. Ехал он за границу, конечно, не для такого самозаклания, а для того, чтобы, и заграничных народовольцев опутать полицейскими сетями. Что касается лично меня, то он имел от Судейкина поручение заманить меня на германскую территорию, где я был бы тотчас схвачен и отправлен в Россию. Но при разговорах со мной в нем пробудилось прежнее уважение к старым деятелям Исполнительного комитета, даже преклонение перед ними. Он дрогнул при мысли поднять руку и на меня. Сверх того, он стал предполагать, что я угадываю его тайну, и в то же время кое-что из моих слов внушило ему мысль, не могу ли я стать его единомышленником. Действительно, не упоминая о Николадзе, я высказывал, что положение партии безнадежно, людей нет, и что, может быть, было бы выгоднее всего сойтись с правительством на каком-нибудь компромиссе. Вся эта сложность впечатлений потрясла его, сбила с толку, тем более что было ясно — если я действительно угадаю его предательство, то могу погубить его двумя-тремя словами публичного обвинения и разоблачения. И вот он, может быть, неожиданно и для себя самого, прервал мои расспросы.

— Слушайте,— сказал он,— не будем играть в прятки. Расскажу вам начистоту всю правду, а тогда судите меня. Отдаюсь на вашу волю. Что скажете, то я и сделаю.

Так началась его кошмарная правда. Можно представить, с каким вниманием я ‘его слушал, серьезно, сосредоточенно, только ставя при надобности вопросы, но ни малейшим движением лица, ни малейшей интонацией голоса не выдавая своих ощущений, чтобы не спугнуть его откровенности и не внушить никакой надежды, а дать ему как можно сильнее вариться в собственном соку. Да, меня недаром считали в Исполнительном комитете дипломатом и выдвигали на труднейшие переговоры. Я рассчитал, что м'ое беспристрастие будет сильнее всего вытягивать из него жилы» [329].

Н. Я. Николадзе, публицист, доктор права Цюрихского университета, в 1882 году был посредником в переговорах между «Священной дружиной» и народовольцами. Именно поэтому о нем упомянул. Тихомиров.

Чтобы дать возможность читателю самому решить, следует ли вполне доверять чрезвычайно путаным, субъективным воспоминаниям Тихомирова или нет, описание мотивов саморазоблачения Дегаева умышленно приведено целиком. Как же много места автор уделил своей персоне, с какими же любовью и уважением он написал о себе... Слаб человек.

Дегаев нанес «Народной воле» столь тяжкий удар, с его помощью в тюрьмы и на эшафоты ушло столько замечательных молодых людей, что вот так ни с того, ни с сего признаваться в содеянном, понимая, что ему реально угрожало быстрое возмездие, он не мог. Иначе слишком уж непоследовательно его поведение.

С. П. Дегаев рассказал Тихомирову, а тот ему поверил, что Судейкин склонил его к сотрудничеству, выдвинув те же доводы, что при вербовке В. П. Дегаева. И лишь много позже, по словам Дегаева, он убедился, что коварный инспектор охранки его обманул. Будто не знал С. П. Дегаев всех подробностей поучительной истории сотрудничества В. П. Дегаева с Судейкиным. При чтении воспоминаний Тихомирова в той их части, которая касается «признания» С. П. Дегаева, складывается впечатление, что автор слишком уж много внес в них вымысла.