В годовщину ее смерти я заказывала молебен в костеле, а потом, под вечер, приходила на кладбище с цветами и молча клала их у ног статуи. Мой букет не был единственным: из года в год в один и тот же день кто-то с маниакальным упорством приносил на могилу Алиции охапку белоснежных роз.

Но в этом году роз на было… "Чтож, — подумала я, опустив рядом с памятником свой букет. — Все начинается, все заканчивается". Наверно, этот странный человек больше не придет, и я никогда не узнаю, кем он был и зачем он приносил цветы. Жаль. У нас было что-то с ним общее, я это чувствовала.

Но в этот день я не хотела думать ни о ком, кроме своей семьи. Они все там, а я тут. Одна.

Вновь наполнились слезами глаза и, смахнув ненужную влагу, я тихо одернула саму себя:

— Не гневи Бога, душа моя. У тебя есть друзья. Есть Магистрат. Чего еще ты хочешь?

Поднявшись, я направилась по заросшим дорожкам прочь с кладбища. Откуда-то издалека разносился мерный голос экскурсовода, щелкали объективами туристы, доносился тихий смех. Это кладбище слишком старое, чтобы хранить чужую боль… но мою — еще хранит.

За окном было серо и невзрачно. Небо плакало крупными, теплыми слезами, закрываясь занавесом тяжелых туч. Несмотря на белый день и середину лета, оказалось холодно, сумрачно и пришлось-таки, хотя я этого страшно не любила, закрыть окна, зажечь свет и надеть свитер, молясь о тепле и уюте.

Я вновь зависла в работе, стараясь забыться, и даже не заметила, как миновала холодная, промозглая ночь.

О приходе утра возвестил потрясший замок вой. Впрочем, вполне ожидаемо. Со вздохом взяв со стола приготовленный пузырек, я сунула его в карман джинсов и быстрым шагом направилась на кухню: туда, где рвала и метала только что проснувшаяся после последней, жаркой ночи Маман.

— Его нет, нет! — кричала она. — Машка, где он?

«Машка» бросила в мою сторону острый взгляд, явно не зная, что сказать и что делать. Я тоже знала не совсем. Вернее знала, но не знала — поступаю ли правильно. Уже много лет творя всевозможные зелья я, по сути, впервые сама воспользовалась своим творением, выплеснув незаметно содержимое пузырька в стакан с коньяком.

— Пей! — протянула я стакан Маман. — Будет лучше.

— Не хочу лучше! — закричала Маман. — Хочу вампира…

Хотя фраза была по-детски смешной, но смешно не было никому: по веснушчатым щекам Маман катились крупные слезы, во взгляде застыла тяжелая тоска, похожая на безумие. Призрак тихонько поблескивал в темном углу, Пу смотрела на мать глазами испуганного щенка, а Маша так судорожно сжала в пальцах карандаш, что тот хрустнул, развалившись на две половинки.

От хруста Маман вздрогнула, потом огляделась затравленно и тяжело опустилась на стул. Плечи ее затряслись, и я, решившись, еще раз сказала по возможности твердым голосом, суя в ладони Маман стакан:

— Пей!

Маман стакан взяла, но пить не спешила. Она вертела его в холодных, дрожащих пальцах и все плакала и плакала:

— Он жениться обещал. Понимаешь? Говорил, что любит, что жить без меня не может… как в фильмах…

Я прикусила губу, почувствовав себя последней сволочью. Некрасиво получилось, но сделанного не воротишь, можно лишь постараться хотя бы что-то исправить.

— Пей, — еще раз сказала я, обнимая ладони Маман своими. — Пей, станет легче, обещаю.

Маман подняла на меня заплаканный взгляд и сделала первый глоток, скривившись от горькой, наверняка неприятной на вкус жидкости. Но боль из ее глаз быстро ушла, сменившись легким недоумением…

— Пылищи сколько-о-о-о… — прошипела Маман, уже с видимым удовольствием допивая коньяк. — Убраться надо…

Затем, вытирая с лица еще невысохшие слезы, она медленно поднялась, вытянула из кармана невесть как туда попавшую тряпку и, что-то счастливо мурлыкая под нос, принялась вытирать со стола крошки.

— Вот и все, — устало прошептала я, выходя из кухни.

В зале было совсем темно. На улице бушевал ветер, и за стенами натужно поскрипывали деревья. Я поднялась на второй этаж, чувствуя себя на диво разбитой. Все закончилось. Так почему же продолжает терзать плохое предчувствие? И на сердце тяжело, будто случилось что-то, что поправить уже никогда не удастся…

Весь день я варила зелье, полностью сконцентрировавшись на работе. Работа, на счастье, спорилась. Вместе с усталостью пришло отупение, охватившее тело и разум, зато ушло проклятое предчувствие, и в часов в двенадцать, сладко зевнув, я разлила по маленьким бутылочкам зелья и некоторое время стояла под портретом Алиции, вглядываясь в столь похожие на мои черты.

— Интересно, ты была такой же? — прошептала я. — Такой же… безответственной? И тоже делала ошибки, принося боль любимым? Или это я от кого другого унаследовала?

Мне вдруг показалось, что выразительные глаза сидевшего у ног Алиции зверя засветились пониманием и… любовью.

Бред какой. И уже который раз… то к вампирам тянет, то к собакам. Все, пора в отпуск или на природу. Хотя нет, на природу нельзя, там еще медведи имеются, что для сумасшедших ведьм смерти подобно.

Я пожелала портрету спокойной ночи и пошла спать.

Проснулась от странного звука в кабинете: там будто что-то упало и разбилось на мелкие кусочки. Села на кровати, откинув одеяло и прислушавшись. Надеялась, что показалось, но легкие, едва слышные шаги в соседней комнате, увы, сожрали все сомнения.

— Пу! — прошипела я, заворачиваясь в халат и нащупывая босыми ногами тапки. — Несносный ребенок! Опять к зеркалу полезла!

Все больше раздражаясь, я выбежала в открытую дверь кабинета. Не успела и шагу сделать в темноте, как кто-то грубо схватил меня за волосы, шарахнул лбом о стену и, зажав мне рот, прошептал:

— Тихо!

Узнав и не узнав голос одновременно, я кивнула, чувствуя как растекается по всему телу липкий ужас. Голова раскалывалась от боли. Да, уж кого-кого, а этого… человека видеть я не желала. И прижиматься к нему спиной я не хотела. А меня, простите, кто-то спрашивал? Внезапно ослабев, я оказалась на грани сна и реальности, чувствуя, как все более и более слетаю в вязкую темноту. А и хорошо… там безопаснее будет.

— Даже не думай терять сознание! Я еще с тобой не наигрался.

Он впился мне ногтями в плечо. Боль, острая, жаркая, вмиг отрезвила. Я зарычала, пытаясь вырваться, но все усилия разбивались об его тихий смех. Он был слишком силен. И все так прижимал меня в себе.

— Так-то лучше. Долг платежом красен! — шепнул мне в шею вампир. — Слышал, что у каждой ведьмы есть своя сфера влияния, что колдовать тут можешь только ты. Так?

— Так, — вновь попыталась вырваться я, вновь тщетно. Да пусти же ты, морда бессмертная!

Тело его оказалось на удивление горячим. Видимо, Призрак был прав… все, написанное о вампирах в книгах — сказки. И Анри живой. Нет, слишком живой. Но, надеюсь, ненадолго.

— Вот видишь, хорошая девочка, быстро призналась. Даже мучить не пришлось… очень жаль. Говори, кому понадобились три дня моей жизни?

Ладонь отпустила мой рот, и я наконец-то смогла дышать.

— Ну! Говори, пока я добрый!

Что я могла сказать? Запаниковав, я забилась в объятиях вампира еще сильнее. Но толку было столько же.

— Какая красивая кожа… мне испортить ее синяками? Или чем похуже? — холодно поинтересовался вампир, вдавив меня в стену, и сам тон его голоса подействовал отрезвляюще. Стало вдруг все равно, и Остапа понесло…

— А тебе трех дней жалко, да? Ты же у нас вечный, вот и не жмотничай. Вернула тебя живым, здоровым — радуйся!

Вампир тихо засмеялся.

— А девочка-то с характером. Люблю таких. Вернула откуда?

Я сглотнула.

— Кое-кто хотел посмотреть, каково это быть любимой вампиром, — почти не соврала я.

Врать было опасно. Это я не только знала, чувствовала всем телом. Его не обманешь, как и большую часть бессмертных… ненавижу таких бессмертных!

— Ага… богатая дамочка, которой захотелось развлечься, — усмехнулся вампир. — Острых ощущений за наверняка хорошую цену. Я ее хорошо развлек?