До конца занятия Козлов на все лады разбирал объясняемый материал. Когда студенты встали и направились к выходу, он подумал, не задержать ли Франсуазу и не предложить ли ей выпить вместе вина. По небрежности или сознательно он не сделал этого после ее возвращения. Он дал ей пройти вперед. В коридоре его поймала Югетт Пуарье, студентка третьего курса. Он переспал с ней в июле, и от нечего делать снова нашел ее в сентябре. Крепкая лошадка с черными волосами, белой кожей, большими и пустыми зрачками. Эта круглая дура считала себя загадочной, роковой.

— У вас есть свободная минута? — прошептала она.

— Нет, малышка, я очень спешу, — сказал он, обгоняя ее.

На улице он поймал Франсуазу за руку. Она обернулась и не выказала удивления. Как если бы они договорились о встрече.

— Я веду вас в «Дё Маго», — сказал он.

Она согласилась.

На террасе было мало народа из-за холодной погоды, но зал был полон. Тем не менее они нашли два места на диване в самой глубине зала. Козлов положил локти на стол.

— Вы курите? — спросил он, подвигая к ней пачку американских сигарет.

— Нет, спасибо, — сказала она.

— Что будете пить? Виски, сухой мартини?

— Вы прекрасно знаете, что я не употребляю алкоголя.

— Вы могли измениться.

— Я действительно изменилась, но не в этом, — ответила Франсуаза.

Он заказал себе кружку пива, ей — фруктовую содовую воду и закурил сигарету. Пока он курил, внимательно наблюдал за ней. Это было увлекательно: лицо беззащитное, открытое, со своим рельефом, зернистостью кожи, мягкой глубиной глаз. У нее были тонкие черты, прямой нос, маленький рот, большие неодинаковые зрачки, один чуть выше другого. Тело тоже было неплохое. Немного щуплое, груди как груши. В любви у нее проявилась какая-то смесь пылкости и неопытности, решительности и стыдливости, воспоминание о которых его приятно волновало. Редко у него оставалось впечатление, что его любили так безгранично, так собственнически, так цепко. Почему, черт возьми, она вдруг уехала? Родительское вмешательство? Мещанские угрызения совести? Она ничего не стала ему объяснять.

— Тогда, в Туке, до того как вы пришли, ваша тетя сказала мне нечто странное, — прошептал он. — Это правда, что вы хотели покончить с собой?

Она побледнела, и ее руки с оттопыренными большими пальцами сжали стакан с двух сторон.

— Это совершенно не интересно, — коротко ответила она.

— Неправда, Франсуаза…

— Совершенно не интересно, потому что я здесь, перед вами! Все, что произошло раньше, для меня уже не имеет значения. Передо мной сейчас стоит только одна задача: заниматься русским языком, чтобы наверстать упущенное время, сдать экзамены…

Она чеканила слова, отбивая такт кулаком правой руки по краю стола. Он уныло слушал скучный рассказ примерной ученицы. «У нее был, — подумал Козлов, — один гениальный момент — когда она хотела смерти. От него осталось нечто вроде ореола. То, от чего она пыталась отречься, свидетельствовало в пользу ее необычности в тусклом и плоском мире. Не собиралась же она закоснеть после этого молниеносного испытания? Как занудно это обретенное моральное здоровье! В ней снова проявилась вся ее среда. Маленькая мещанка — католичка из Шестого округа Парижа, несмотря на пышные волосы, непроницаемость и бравый вид». Она продолжала настаивать, боялась, что он ее не совсем понял:

— Эти три месяца с тетей в Туке принесли мне большую пользу. Я много думала. Взяла себя в руки. Это было своего рода уединение, понимаете?..

Он кивнул головой. И вдруг сказал:

— Я тоже хотел покончить с собой.

Она удивилась:

— Когда?

— Успокойтесь, не в эти дни! — ответил он, насмешливо улыбнувшись. — Лет десять назад. Я, собственно, даже не знаю почему. Разумеется, не из-за чего-то конкретного, как вы…

Она отвернулась.

— Я нашел в ящике отцовский револьвер, — продолжал Козлов. — Он был заряжен. Какое искушение! В жизни все вызывало у меня отвращение. Вы видите, я обладаю всем, что требуется для того, чтобы вас понять…

— Тут нет ничего общего…

— Всегда есть что-то общее у двоих людей, каждый из которых пытался оборвать свое существование. Каковы бы ни были мотивы! В самом деле, кого вы хотели уничтожить, покончив с собой, — себя или других?

— Не понимаю.

— Ведь вы решились на этот шаг ради того, чтобы все забыть, зачеркнуть?

— Разумеется!

Козлов удержался, чтобы не рассмеяться. Постепенно он подвел ее к разговору о том, о чем ей хотелось молчать. К этому он и клонил!

— А вам не приходила в голову мысль, что после вашего исчезновения у вас оставалось бы достаточно совести, чтобы наблюдать — оттуда — смятение, посеянное вашим уходом?

— Нет.

— Вы меня удивляете! Обычно у кандидата на самоубийство, если он хотя бы немного верующий, бывает чувство, что он сыграет свою роль и перейдет от утомительного состояния актера к спокойному состоянию зрителя. Он воображает, что удобно устроится в тени, в партере, среди многочисленной публики, и будет смотреть на освещенную сцену, на живые существа, взбудораженные обстоятельствами, от которых он мудро отказался. Я преувеличиваю, но отчасти ведь это так, нет?

— Совсем нет.

— Тогда, по-вашему, смерть — это черная дыра?

— Да.

— Значит, вы не верите в Бога.

— Нет, верю.

— Даже вот сейчас?

— Да.

— Вы бросили ему вызов: «Я иду к тебе, потому что ты не идешь ко мне…»

Она опустила голову.

— Не думайте, что я вас осуждаю за желание лишить себя жизни, — продолжал он. — Самоубийство — это акт гордости и ума. Героическое решение в состоянии малодушия. К тому же это единственный выбор, который является окончательным. Можно взять назад свое слово, бросить дом, расторгнуть брак, — порвать со всем, кроме смерти!

Конечно, она была одновременно и тронута тем, что он принимает ее во внимание, и расстроена оттого, что это происходит по такому неприятному поводу. Он решил развить свой успех и продолжал, немного понизив голос:

— Нужно мужество, много мужества, чтобы сделать то, что ты сделала, малышка!

Зазвенел стакан, скатившийся по столу. Франсуаза неожиданно встала. Он посмотрел на нее с удивлением.

— Мне очень жаль, что моя тетя рассказала вам всю эту историю, — сказала она сухо. — Прошу меня извинить: мне нужно идти…

И она ушла, оставив его пригвожденным к месту.

На улице Франсуаза ругала себя за этот уход, который был очень похож на бегство. Охваченная возмущением, она не сумела ответить ему так, как он этого заслуживал. Он слишком складно говорил, слишком пристально на нее смотрел, он ее парализовал. Сейчас, когда его уже не было рядом, пришли в голову все слова, которые она должна была ему сказать. «Для меня, господин Козлов, самоубийство — это болезненное состояние… Я верю в Бога всеми силами души… Несомненно, Его со мной не было, когда я совершала то безумие… Сейчас ко мне снова вернулось хладнокровие… Я знаю, чего хочу, знаю, куда иду…» Злость удесятеряла ее красноречие. Она торжествовала. А он этого не знал. Она была зла на Маду за болтливость. Что он сказал, чтобы ее обмануть? Он был так ловок! Лучше всего было бы больше его не видеть. Перейти в группу к другому ассистенту. Она была бы не первая, кто это сделал. Вдруг у Франсуазы возникло чувство, что за ней кто-то идет. Не он ли преследует ее? Она испугалась и обернулась. Нет, это был не он. Вздохнув с облегчением, она продолжала свою прогулку, без всякой цели кружа по кварталу. Улица за улицей, под шум и городское движение она развеивала свою досаду.

Было уже поздно, когда Франсуаза вернулась домой. Она хотела было пройти прямо в комнату, но выходящая из гостиной Кароль остановила ее:

— Ты знаешь, который час, Франсуаза?

— Половина восьмого.

— Без двадцати восемь. Портниха ждала тебя, чтобы переделать твои блузки, и ушла.

— Я совершенно забыла, — прошептала Франсуаза. — Как глупо!

— Где ты была?

Резкий тон, каким был задан этот вопрос, задел Франсуазу. Но ей нечего было скрывать. Она спокойно ответила: