— В самом деле, они очаровательны! — высоким голосом частила Люси.

Эти всклики резанули слух Мадлен как слишком явный диссонанс. Определенно, она предпочитала Кароль со всеми ее недостатками. Миниатюрная служанка снова принесла кофе. Неожиданно все зашевелились. Чашка Ива Мерсье соскользнула с блюдца, но он поймал ее на лету. К счастью, она была пустой. Кто-то заметил:

— Браво! Ну и ловкость у вас!..

Он просиял — скромный человек! «Вот что значит заниматься спортом, не правда ли?» Люси нежно облокотилась на плечо мужа. Мадлен почувствовала, что она все больше и больше принимает сторону Филиппа. Она была сестрой своего брата до мозга костей и отошла от Люси тогда же, когда брат с ней развелся. Это было смешно!

Даниэль и Даниэла появились снова. Розовые и блаженные, они пришли попрощаться. У Люси глаза наполнились материнской любовью, а верхняя губа задрожала — сиюминутная искренность, свойственная некоторым женщинам, для которых огорчаться, вздыхать, плакать — все равно что сходить в «одно место» и потом об этом больше не вспоминать.

— Помните, что обещали? После возвращения придете к нам! — сказал Ив Мерсье.

В этот момент дверь гостиной открылась и Мадлен с удивлением увидела Александра. На нем был пиджак из толстой серой фланели, рубашка в мелкую клеточку и пыльные ботинки.

— Мне очень жаль, что не смог раньше освободиться, — сказал он, склонившись в поцелуе над рукой госпожи Совло.

«Все-таки пришел, — подумала Франсуаза. — Из-за меня!» И сразу же исчезли все мысленно адресованные ему упреки. Она даже рассердилась на себя за то, что так быстро его приговорила. Но что за удовольствие он испытывал от того, что делал не так, как говорил, появлялся тогда, когда его уже не ждали, всегда и во всем занимал противоположную общепринятой точку зрения? Она просияла в своем обретенном супружеском счастье.

Александр поздравил молодоженов, согласился выпить чашку кофе, рюмку водки. У Мадлен возникло вдруг ощущение пустоты: Даниэль и Дани уже не было. Она и не видела, как они ушли. Ее окружили Александр и Франсуаза.

— Как ваша нога? — спросил он.

— Я даже не думаю о ней больше!

— Ты приехала на машине? — поинтересовалась Франсуаза.

— Нет, на этот раз на поезде, была немного уставшей. Так же быстро и более комфортабельно.

Они сидели у окна. Беседа шла вяло, и Мадлен наблюдала за ними таким взглядом, каким обычно изучала какую-нибудь ценную вещь, чтобы разглядеть изъян, осколок, неумелую реставрацию. Но нет, все выглядело прочным, спаянным, объединенным любовью, привычкой и уступкой более слабого более сильному. Александр подчинил и покорил Франсуазу. Он переделал ее, превратил в свою вещь. Она уже жила не как самостоятельное существо, а как приложение к своему мужчине. Если она могла этим довольствоваться…

— Ты приехала на несколько дней? — спросила Франсуаза.

— Нет. Мне бы хотелось уехать сегодня вечером, — ответила Мадлен. — Я не могу дольше оставлять магазин в разгар сезона. По воскресеньям у меня самые удачные продажи!

На самом деле ничто не заставляло ее возвращаться так скоро. Но чем ей было заниматься в Париже? Останься она, и Франсуаза сочла бы необходимым пригласить ее на ужин, как в прошлый раз, а это ни для кого не было бы приятным.

— Жаль! — сказала Франсуаза. — Могли бы поужинать вместе… Не сегодня, мы должны пойти к друзьям Александра… Но завтра…

— Я скоро вернусь…

— На свадьбу Жан-Марка? — спросил Александр.

Он улыбался со слегка искривленным ртом, с блестящими, словно бусины черного янтаря, глазами между сощуренными веками. Насмешка не понравилась Мадлен. Она опасалась, как бы Жан-Марк их не услышал. Он стоял в двух шагах и разговаривал с Лораном.

— Зачем ты так говоришь, Александр? — пробормотала Франсуаза с упреком.

— А почему бы мне этого не сказать? Это же возможно. Я уверен, что если бы сказал ему об этом… — Он позвал: — Жан-Марк!

Франсуаза схватила его за руку:

— Александр, молчи, прошу тебя! Ты знаешь, какой он ранимый…

Жан-Марк подошел к ним с вопросом во взгляде. Воцарилось молчание. Мадлен посмотрела на Александра и мстительно и умоляюще одновременно. А у него было лицо мальчишки, затевающего комедию.

— Ваша тетя сообщила нам, что она сегодня вечером уезжает, — сказал он. — Не смогли бы вы повлиять на нее, чтобы она осталась еще на один день?

Мадлен, вздохнув с облегчением, включилась в игру:

— Нет, это невозможно. Кстати, мне уже нужно бежать. Иначе я опоздаю на поезд. Надо еще собрать чемодан…

— Я провожу тебя, — сказал Жан-Марк.

Растаяв от признательности, она запротестовала:

— Это смешно!

— Но мне это доставит удовольствие!

Внезапно Мадлен почувствовала себя удовлетворенной, избалованной и словно тоже вышедшей замуж. Жан-Марк подошел вместе с ней к Совло. «До свидания!..» — «Вы уже уходите?..» — «Все было прелестно!..» — «Спасибо!..» Он уводил ее, он ее похищал!

На улице Жан-Марк взял Мадлен под руку. Она шла рядом с ним, приноровляясь к широкому мужскому шагу, гордая и счастливая.

— Ты очень спешишь? — спросил он.

Она засмеялась:

— Подумай! Мой поезд только в восемь с чем-то!

— Тогда у нас есть время пройтись пешком! Погода такая хорошая!

Мадлен не решилась сказать ему, что после травмы стала быстро уставать, и кивнула головой.

До эспланады Дворца инвалидов все было хорошо, затем она начала приволакивать ногу. Но Жан-Марк не замечал этого: он описывал перипетии своего экзамена с обилием подробностей, которые со стороны парня, обычно такого замкнутого, были для нее удивительны. Ей казалось, что она слышит Даниэля, пустившегося в один из своих рассказов, в которых он неизменно бывал героем. Внезапно Мадлен поняла: Жан-Марк рассказывал об экзаменах по различным правовым дисциплинам, чтобы избежать с ее стороны вопросов о чем-либо другом. То, что она приняла за юношескую готовность с удовольствием рассказывать о себе, на самом деле было оборонительным маневром. Она не решалась его прервать, в то время как он разоблачался за этой дымовой завесой. Впрочем, она слишком устала, чтобы задавать вопросы. Каждый шаг больно отзывался у нее в колене, в бедре. Она начала прихрамывать. Солнце, стоявшее высоко в небе, пекло лицо и руки. Бульвар Сен-Жермен, толпа на тротуарах, машины бампер к бамперу, шумные бистро, книжные лавки, полные новых книг; витрина натуралиста и в ней застывшие животные с остекленелым взглядом и мертвой шерстью; старинная мебель по соседству с галереей скульптуры из железной проволоки; церковь, массивная и древняя, и напротив нее магазин, мрачный, торжественный, торгующий серебряными кубками и крестами ордена Почетного легиона…

На рю Бонапарт Жан-Марк остановился перед отелем «Моне» и посторонился, чтобы пропустить Мадлен вперед. Она покачала головой:

— Жан-Марк, я остановилась не здесь.

— А где?

— У твоего отца.

Он открыл рот, а глаза его округлились.

— А? — пробормотал он. — Тогда я тебя оставлю…

— Ты со мной не поднимешься?

— Нет.

— Почему?

— Я предпочитаю…

— И Филипп, и Кароль уехали: я одна в квартире.

Он еще колебался.

— Ну пойдем! — повторила Мадлен. — Не валяй дурака!

Он смотрел на нее долго, испытующе, потом произнес низким голосом:

— Ты знаешь, да?

— Да.

— Кто тебе сказал?

— Не имеет значения.

— Папа?

— Да. Пойдем, Жан-Марк.

— Если он узнает, что ты привела меня в дом…

— Ну и что? Нужно же, чтобы ты когда-то туда вернулся! Пойдем, прошу тебя!

Мадлен пошла. Он — следом за ней. Ей казалось, что она на веревке тащит теленка, неповоротливого и вялого. Консьерж прогуливался перед своей комнатой. Он поздоровался с ними. Жан-Марк был мертвенно-бледен. Когда она позвонила в дверь квартиры, он нервно заморгал глазами. Дверь открылась:

— Месье Жан-Марк! — воскликнула Аньес.

Она казалась счастливой и испуганной одновременно. Они быстро прошли перед ней. Гостиная была залита солнцем. Мадлен опустилась в кресло. Жан-Марк остался стоять и смотрел вокруг себя с внимательным, болезненным и беспокойным видом. Хотя ей никто ничего не заказывал, Аньес принесла белого вина для Мадлен и виски с минеральной водой для Жан-Марка. Мадлен выпила глоток вина и пошла искать фенека, которого оставила у себя в комнате. Когда она вернулась, держа Жюли на руках, Жан-Марк не шелохнулся. Стоя с туманным взглядом, он, казалось, целиком отдался нахлынувшему на него потоку воспоминаний. Рука его гладила спинку кресла. Потом он дотронулся до статуэтки из саксонского фарфора, стоящей на круглом столике. На губах у него появилась улыбка.